Иллюзия пользователя. Урезание сознания в размерах
Содержание
Часть I. Вычисления
Глава 1. Демон Максвелла
Энергия в мире — величина постоянная, но она становится все менее и менее ценной — менее и менее доступной — по мере того, как мы её используем всё больше и больше
Практика использования паровых двигателей ясно показывает, что тепло можно использовать для выполнения работы только в том случае, если присутствует разница — разница между двумя температурами. Только потому, что бойлер парового двигателя значительно горячее, чем окружающая температура, он может привести поезд в движение.
Полезную работу за счет использования тепла можно получить только в том случае, если горячее удастся снова охладить. Но когда мы охлаждаем что-то горячее до температуры окружающей среды, это неминуемо будет иметь последствия: мы не сможем разогреть это снова без использования энергии.
Как только ваше кофе остывает, после того, как вы нагрели его, оно никогда не нагреется снова само по себе. Разница в уровне температур уничтожается необратимо.
Второй закон термодинамики это ещё и понимание того, что на самом деле означает течение времени: молекулы обмениваются скоростями, их движение уравнивается, они обретают среднюю скорость — баланс. Это и есть разница между «тогда» и «теперь» — мы движемся от разницы к однообразию.
На основании практически любого опыта, который мы получаем из нашей повседневной жизни и о котором можем упомянуть, мы можем заявить, что многие вещи в этом мире просто необратимы: когда что-то бьющееся падает на пол, оно не может восстановиться само по себе; тепло поднимается вверх по печной трубе, а беспорядок на столе со временем становится только еще беспорядочнее.
Время проходит — и всё гибнет. Всё ломается.
Полезную работу за счет использования тепла можно получить только в том случае, если горячее удастся снова охладить. Но когда мы охлаждаем что-то горячее до температуры окружающей среды, это неминуемо будет иметь последствия: мы не сможем разогреть это снова без использования энергии.
Как только ваше кофе остывает, после того, как вы нагрели его, оно никогда не нагреется снова само по себе. Разница в уровне температур уничтожается необратимо.
Второй закон термодинамики это ещё и понимание того, что на самом деле означает течение времени: молекулы обмениваются скоростями, их движение уравнивается, они обретают среднюю скорость — баланс. Это и есть разница между «тогда» и «теперь» — мы движемся от разницы к однообразию.
На основании практически любого опыта, который мы получаем из нашей повседневной жизни и о котором можем упомянуть, мы можем заявить, что многие вещи в этом мире просто необратимы: когда что-то бьющееся падает на пол, оно не может восстановиться само по себе; тепло поднимается вверх по печной трубе, а беспорядок на столе со временем становится только еще беспорядочнее.
Время проходит — и всё гибнет. Всё ломается.
Идея Максвелла была проста: в контейнере с двумя отделениями — А и В — содержится газ. В перемычке, которая разделяет эти два контейнера, имеется дыра, которая может открываться и закрываться без приложения каких-либо усилий, другими словами, путем суперскольжения.
«А теперь представьте себе определенную сущность, которая узнала пути и скорости всех молекул посредством простого осмотра, и которая не может выполнять никакой другой работы, кроме как открывать или закрывать дыру в перемычке, пользуясь способом скольжения без массы», — написал Максвелл Тейту. Далее он продолжил описание того, как это маленькое существо открывает отверстие каждый раз, когда быстрая молекула из левой камеры направляется к нему. Когда медленная молекула из той же камеры приближается к отверстию, оно остается закрытым.
Таким образом из левой камеры в правую могут попасть только быстрые молекулы. И наоборот, только медленные молекулы из правой части камеры могут попасть в левую.
Результатом станет то, что в правой части камеры соберутся быстрые молекулы, а в левой — медленные. Количество молекул в обеих камерах остается тем же, но их средняя скорость меняется. В правой камере температура повышается, в то время как в левой она снижается. Разница создана.
«И тем не менее не было выполнено никакой работы, — пишет Максвелл. — Был задействован только интеллект очень наблюдательного и ловкого существа».
«А теперь представьте себе определенную сущность, которая узнала пути и скорости всех молекул посредством простого осмотра, и которая не может выполнять никакой другой работы, кроме как открывать или закрывать дыру в перемычке, пользуясь способом скольжения без массы», — написал Максвелл Тейту. Далее он продолжил описание того, как это маленькое существо открывает отверстие каждый раз, когда быстрая молекула из левой камеры направляется к нему. Когда медленная молекула из той же камеры приближается к отверстию, оно остается закрытым.
Таким образом из левой камеры в правую могут попасть только быстрые молекулы. И наоборот, только медленные молекулы из правой части камеры могут попасть в левую.
Результатом станет то, что в правой части камеры соберутся быстрые молекулы, а в левой — медленные. Количество молекул в обеих камерах остается тем же, но их средняя скорость меняется. В правой камере температура повышается, в то время как в левой она снижается. Разница создана.
«И тем не менее не было выполнено никакой работы, — пишет Максвелл. — Был задействован только интеллект очень наблюдательного и ловкого существа».
Термодинамика — это статистическая теория, которая говорит нам о мире, который мы можем узнать, но не можем получить, так как мы недостаточно умны. В действительности между различными формами энергии разницы нет — они одинаково доступны тому, кто знает, как ими пользоваться.
Из этого следует, что идея о рассеивании энергии исходит из объема наших знаний. Доступная энергия — это энергия, которую мы можем направить в любое желаемое русло. Рассеянная энергия — это энергия, на которую мы не можем наложить свои руки и направить по своему усмотрению — к примеру, это энергия спутанного перемещения молекул, которое мы называем теплом.
Из этого следует, что идея о рассеивании энергии исходит из объема наших знаний. Доступная энергия — это энергия, которую мы можем направить в любое желаемое русло. Рассеянная энергия — это энергия, на которую мы не можем наложить свои руки и направить по своему усмотрению — к примеру, это энергия спутанного перемещения молекул, которое мы называем теплом.
Беспорядок, как и соответствующий ему термин «порядок», являются не качествами материальных вещей как таковых, а существуют только в уме, который эти вещи воспринимает
Глава 2. Отсеивание информации
В информации интересно то, что от неё приходится избавляться. Сама по себе информация — предмет очень скучный. А вот то, как от неё избавиться — и за счёт чего это уже весьма интересно
К примеру, вы стоите у кассы супермаркета. Все ваши покупки уже посчитаны. Каждый предмет в вашей корзине имеет свою цену. Кассир вводит каждое значение цены, складывает их и получает сумму — итого, скажем, 27,80 долларов. Эта сумма является результатом вычислений, включающих в себя сложение нескольких чисел.
Что будет наиболее информативным — результат вычислений? Эта сумма представляет собой одно число — 27,80 — а само вычисление является коллекцией нескольких чисел — к примеру, 23 различных цен. Может показаться, что больше информации содержится в результате — ведь когда мы выполняли сложение в школе, учитель всегда объяснял нам, что нужно получить правильный ответ.
Но на самом деле в результате гораздо меньше информации, чем в самой задаче. В конце концов, существует множество различных комбинаций товаров, которые могут приводить к такой же итоговой сумме. Но это не означает, что вы всегда можете определить, что содержится в корзине, зная только ее итоговую стоимость.
Кассир за кассой уничтожает информацию после того, как установит итоговую сумму. В этой ситуации кассиру все равно, какие товары вы выносите из магазина и сколько стоит каждый из них — при условии, что вы их все оплатили.
Значимой является общая цена, даже несмотря на то, что в ней содержится очень мало информации. Она содержит ровно такое количество информации, которое является релевантным в данном контексте.
Что будет наиболее информативным — результат вычислений? Эта сумма представляет собой одно число — 27,80 — а само вычисление является коллекцией нескольких чисел — к примеру, 23 различных цен. Может показаться, что больше информации содержится в результате — ведь когда мы выполняли сложение в школе, учитель всегда объяснял нам, что нужно получить правильный ответ.
Но на самом деле в результате гораздо меньше информации, чем в самой задаче. В конце концов, существует множество различных комбинаций товаров, которые могут приводить к такой же итоговой сумме. Но это не означает, что вы всегда можете определить, что содержится в корзине, зная только ее итоговую стоимость.
Кассир за кассой уничтожает информацию после того, как установит итоговую сумму. В этой ситуации кассиру все равно, какие товары вы выносите из магазина и сколько стоит каждый из них — при условии, что вы их все оплатили.
Значимой является общая цена, даже несмотря на то, что в ней содержится очень мало информации. Она содержит ровно такое количество информации, которое является релевантным в данном контексте.
Вычисления — это способ избавления от информации, в которой вы более не заинтересованы. Вы просто отсеиваете то, что не нужно
Это противоречит нашему обычному представлению о том, что информация является чем-то очень позитивным, хорошим. Мы привыкли рассматривать информацию с позитивной точки зрения, но это может оказаться полностью нецелесообразным — это предрассудок, который оказывает влияние на человека, живущего в информационном обществе.
В лабораториях IBM отлично известно, что информация тесно связана с энтропией, которая является мерой беспорядка. Время от времени мы можем просто складировать наши старые газеты в подвале. Но информация тоже нуждается в рециркуляции — избыток информации приведет нас к хаосу.
Но нам всем кажется, что информация — это благо, воплощение порядка, педантичности и правильных результатов. Этому мы научились, когда изучали арифметику в школе: все предварительные вычисления сделать на черновике, чтобы затем представить в чистовике аккуратно записанный результат.
В лабораториях IBM отлично известно, что информация тесно связана с энтропией, которая является мерой беспорядка. Время от времени мы можем просто складировать наши старые газеты в подвале. Но информация тоже нуждается в рециркуляции — избыток информации приведет нас к хаосу.
Но нам всем кажется, что информация — это благо, воплощение порядка, педантичности и правильных результатов. Этому мы научились, когда изучали арифметику в школе: все предварительные вычисления сделать на черновике, чтобы затем представить в чистовике аккуратно записанный результат.
Мы научились избавляться от информации, а не приобретать её
Тем не менее мы живем в мире, который верит, что информация — это то, что является ценным в информационном обществе. Второй закон термодинамики говорит нам, что мир становится все сложнее описать: беспорядок растет, его становится все больше, и все в конечном итоге превратится в трение и тепло.
Беспорядок — это такой вид порядка, который настолько изобилует деталями, что становится беспорядком.
Информация — это то, что можно обнаружить в беспорядке.
В беспорядке больше информации, нежели в порядке.
Чем больше беспорядок, тем больше информации.
Энтропия — это мера количества информации, которую мы не принимаем во внимание, когда рассматриваем систему снаружи: движение газа как температура, серия букв как набор символов. Если мы внутри системы, мы можем получить эту информацию, если она будет нам нужна. Если мы снаружи системы, мы «отсеиваем» ее — или вообще никогда не обладаем ею.
Информация — это выражение разницы между нахождением внутри и снаружи: температура/молекулы, количество букв/сообщение.
Беспорядок — это такой вид порядка, который настолько изобилует деталями, что становится беспорядком.
Информация — это то, что можно обнаружить в беспорядке.
В беспорядке больше информации, нежели в порядке.
Чем больше беспорядок, тем больше информации.
Энтропия — это мера количества информации, которую мы не принимаем во внимание, когда рассматриваем систему снаружи: движение газа как температура, серия букв как набор символов. Если мы внутри системы, мы можем получить эту информацию, если она будет нам нужна. Если мы снаружи системы, мы «отсеиваем» ее — или вообще никогда не обладаем ею.
Информация — это выражение разницы между нахождением внутри и снаружи: температура/молекулы, количество букв/сообщение.
Информация и энтропия сообщают нам нечто о разнице между описанием системы снаружи и изнутри
Глава 3. Бесконечные алгоритмы
В теореме Геделя мы просто вплотную подходим к самому порогу всех формальных знаний — и, следовательно, в каком-то смысле к единственному точному знанию, которым мы в состоянии обладать:
Бесконечность истины никогда не получится охватить одной-единственной теорией
Только сам мир настолько велик, чтобы понять весь мир. Невозможно создать такую карту всего мира, которая включала бы в себя абсолютно все, если только эта карта не будет являться самой территорией — а в этом случае она, конечно, не будет картой.
Нет предела познанию — всё может быть понято, и однажды всё будет понято
Оригинальная идея Геделя заключалась в том, чтобы принять утверждение «Я не могу быть доказан». Если это верно, мы не можем это доказать. Если это неверно, то мы можем это доказать — то есть мы доказали правильность чего-то, что не является правильным.
Утверждение может быть верным тогда и только тогда, когда оно не может быть доказано.
Для математической логики это было не очень хорошо — но не потому, что это было парадоксом, противоречием. Проблема скорее заключалась в том, что утверждение «Я не доказуем» верно. Оно значит, что
Утверждение может быть верным тогда и только тогда, когда оно не может быть доказано.
Для математической логики это было не очень хорошо — но не потому, что это было парадоксом, противоречием. Проблема скорее заключалась в том, что утверждение «Я не доказуем» верно. Оно значит, что
Существует истина, которую мы не можем доказать. Существуют истины, к которым мы не можем прийти путём математических или логических доказательств
Тезис Черча-Тьюринга просто утверждает, что
Мы можем вычислить всё, что уже было вычислено. Вы можете делать всё то, что, как вам известно, вы можете делать. А узнать, можете ли вы это сделать, вы сможете только после того, как уже сделаете!
Тезис Черча-Тьюринга и проблема остановки Тьюринга говорят нам о том, что
Мы не можем получить знаний иначе, чем через опыт!
Невозможно заранее сказать, что произойдёт
Недоказуемость и неразрешимость являются
фундаментальными характеристиками нашего мира
Невозможно заранее сказать, что произойдёт
Недоказуемость и неразрешимость являются
фундаментальными характеристиками нашего мира
Это и есть открытие Геделя:
Мы можем сказать, что такое порядок, когда его увидим. Но мы не можем сказать, что это не является порядком только потому, что мы не видим его
Глава 4. Глубина сложности
Полный беспорядок не представляет интереса. Бардак, не стоит того, чтобы о нем говорили, так как мы не можем дать ему убедительного описания. Беспорядок говорит сам за себя — и добавить к этому нечего.
Аналогично и полный порядок не представляет большого интереса. Решетка атомов в кристалле, методично организованная схема повторений. Все, что можно сказать о таком порядке, может быть сказано очень быстро и сразу становится тривиальным.
Таким образом, должна существовать третья возможность, которая не будет ни полным порядком, ни полным беспорядком, чем-то, что определенно не будет тривиальным и будет при этом сложным, но не хаотичным: сложность.
Территория между порядком и хаосом охватывает практически все, о чем стоит говорить, все, о чем мы говорим и с чем сталкиваемся в своей повседневной жизни: живые существа, изменения погоды, прекрасные ландшафты, дружеские разговоры, вкусные салаты, веселье и игры.
Информация — это интересная концепция, но она не является особо хорошей мерой сложности.
Научный взгляд на мир характеризуется той же проблемой: он включает в себя порядок и беспорядок, но не эту третью возможность, которая действительно представляет интерес.
…ценность сообщения представляет собой объем математической или другой работы, которая уже выполнена тем, кто его послал, который принимающей стороне не придется повторять.
Аналогично и полный порядок не представляет большого интереса. Решетка атомов в кристалле, методично организованная схема повторений. Все, что можно сказать о таком порядке, может быть сказано очень быстро и сразу становится тривиальным.
Таким образом, должна существовать третья возможность, которая не будет ни полным порядком, ни полным беспорядком, чем-то, что определенно не будет тривиальным и будет при этом сложным, но не хаотичным: сложность.
Территория между порядком и хаосом охватывает практически все, о чем стоит говорить, все, о чем мы говорим и с чем сталкиваемся в своей повседневной жизни: живые существа, изменения погоды, прекрасные ландшафты, дружеские разговоры, вкусные салаты, веселье и игры.
Информация — это интересная концепция, но она не является особо хорошей мерой сложности.
Научный взгляд на мир характеризуется той же проблемой: он включает в себя порядок и беспорядок, но не эту третью возможность, которая действительно представляет интерес.
…ценность сообщения представляет собой объем математической или другой работы, которая уже выполнена тем, кто его послал, который принимающей стороне не придется повторять.
Важно не то, чтобы сказать, как можно больше. Смысл в объёме размышлений перед тем, чтобы что-то сказать
Часть II. Общение
Глава 5. Дерево речи
Самое короткое письмо в истории было написано в 1862 году. Виктор Гюго, известный автор «Горбуна из Нотр-Дама», после публикации своего великого романа «Отверженные» отправился на отдых. Но ему не терпелось узнать, как была принята его книга. И поэтому он написал своему издателю такое письмо: «?»
Издатель решил не уступать писателю и правдиво ответил: «!»
Как говорится об этом ответе в «Книге рекордов Гинесса», «значение этого ответа было безошибочным». И действительно, «Отверженные» имели большой успех, и сегодня популярен не только роман, но и созданные по нему фильм и мюзикл.
Изображая в письме свой вопросительный знак, Виктор Гюго явно имеет в виду информацию, о которой он никоим иным образом, кроме самого этого запроса, издателю не говорит. Прежде чем написать этот вопросительный знак, Гюго отсеивает массу информации, которая проходит через его сознание. И он явно обращается к этой информации, не упоминая ее при этом в письме.
Вопросительный знак Гюго — это результат явного отсеивания информации. И не только отсеивания: он не просто забыл эту информацию. Он явно обращается к тому, что он отсеял — но с точки зрения содержания переписки эта информация все же была отсеяна. В контексте этой книги мы будем называть такую явно отсеянную информацию «эксформацией».
У сообщения будет глубина, если оно содержит большое количество «эксформации». Если во время процесса формулирования окончательного сообщения определенным человеком массив информации, присутствующий в сознании этого человека, отсеивается и, следовательно, отсутствует в этом сообщении — перед нами эксформация.
Идея передачи информации заключается в том, чтобы в голове у получателя возникло то состояние ума, которое соотносится с состоянием ума отправителя в той же степени, в какой эксформация соотносится с передаваемой информацией. Идея посыла информации заключается в том, что в уме получателя должна содержаться определенная внутренняя информация, которая относится к эксформации, которая имеется в голове у отправителя.
Переданная информация должна вызвать у получателя определенные ассоциации.
Издатель решил не уступать писателю и правдиво ответил: «!»
Как говорится об этом ответе в «Книге рекордов Гинесса», «значение этого ответа было безошибочным». И действительно, «Отверженные» имели большой успех, и сегодня популярен не только роман, но и созданные по нему фильм и мюзикл.
Изображая в письме свой вопросительный знак, Виктор Гюго явно имеет в виду информацию, о которой он никоим иным образом, кроме самого этого запроса, издателю не говорит. Прежде чем написать этот вопросительный знак, Гюго отсеивает массу информации, которая проходит через его сознание. И он явно обращается к этой информации, не упоминая ее при этом в письме.
Вопросительный знак Гюго — это результат явного отсеивания информации. И не только отсеивания: он не просто забыл эту информацию. Он явно обращается к тому, что он отсеял — но с точки зрения содержания переписки эта информация все же была отсеяна. В контексте этой книги мы будем называть такую явно отсеянную информацию «эксформацией».
У сообщения будет глубина, если оно содержит большое количество «эксформации». Если во время процесса формулирования окончательного сообщения определенным человеком массив информации, присутствующий в сознании этого человека, отсеивается и, следовательно, отсутствует в этом сообщении — перед нами эксформация.
Идея передачи информации заключается в том, чтобы в голове у получателя возникло то состояние ума, которое соотносится с состоянием ума отправителя в той же степени, в какой эксформация соотносится с передаваемой информацией. Идея посыла информации заключается в том, что в уме получателя должна содержаться определенная внутренняя информация, которая относится к эксформации, которая имеется в голове у отправителя.
Переданная информация должна вызвать у получателя определенные ассоциации.
Эксформация — это отсеянная информация, всё, что мы на самом деле не произносим, но что присутствует в нашей голове, до того, как мы начинаем говорить
Между информацией и эксформацией нет конфликта. Но нет и связи. Очень короткое сообщение может быть очень глубоким. Очень длинный разговор может быть очень глубоким. Но и короткие, и продолжительные сообщения с таким же успехом могут быть и весьма поверхностными.
Но, тем не менее, как понятия они связаны друг с другом.
Но, тем не менее, как понятия они связаны друг с другом.
Эксформация — это история сообщения, информация — это результат данной истории. Друг без друга они не имеют смысла: информация без эксформации будет просто праздной болтовнёй, эксформация без информации будет не эксформацией, а просто ненужной информацией
Если рассматривать разговоры снаружи, как передаваемую информацию, они не кажутся слишком содержательными. Но если рассматривать их изнутри как эксформацию, это может быть исключительно забавно. Если не знать контекста, они могут быть скучными.
Очень скучно слушать людей, говорящих о ком-то, кого вы не знаете. Подобные разговоры могут сообщить совсем немного. А вот говорить об известных вам людях, знаете ли вы их лично или они являются публичными персонами, очень забавно.
Информация не слишком интересна. Самое интересное в сообщении — это то, что произошло перед тем, как оно было сформулировано, и после того, как оно было получено, а не его информационное содержание.
Наш предыдущий анализ разговора показывает: ничего хорошего не выйдет, если мы будем говорить, что наши слова содержат больше, чем может быть измерено в битах.
Очень скучно слушать людей, говорящих о ком-то, кого вы не знаете. Подобные разговоры могут сообщить совсем немного. А вот говорить об известных вам людях, знаете ли вы их лично или они являются публичными персонами, очень забавно.
Информация не слишком интересна. Самое интересное в сообщении — это то, что произошло перед тем, как оно было сформулировано, и после того, как оно было получено, а не его информационное содержание.
Наш предыдущий анализ разговора показывает: ничего хорошего не выйдет, если мы будем говорить, что наши слова содержат больше, чем может быть измерено в битах.
Значение, красота и истина, которые есть в нашем каждодневном общении, содержатся не в том, что мы говорим друг другу каждый день.
Они содержатся во всем том, о чем мы думаем, прежде чем начинаем говорить
Они содержатся во всем том, о чем мы думаем, прежде чем начинаем говорить
Возможно, мы можем считать: нам повезло — теория информации так ясно продемонстрировала тот факт, что информация не является особенно важной. Ведь нам поэтому становится ясно, что должно быть что-то еще, на что нужно обратить внимание — настоящий источник красоты, истины и мудрости.
И ирония заключается в том, что это «что-то ещё» может быть описано как информация, от которой мы избавляемся: эксформация.
Значение — это информация, которая была отсеяна, информация, которая больше не присутствует и которой не нужно присутствовать.
Информация и значение — это примерно то же, что деньги и богатство. Настоящая ценность, настоящее богатство заключаются не в деньгах как таковых, а в деньгах, которые вы потратили, деньгах, которые у вас были — полезных вещах, которые вы приобрели за эти деньги. Только Скрудж МакДак может пользоваться самими деньгами, деньгами как конкретной величиной — когда плавает в деньгах в своем денежном хранилище. Все же остальные хотят денег потому, что затем мечтают снова от них избавиться.
Точно так же и информация: только когда мы получаем достаточно этой субстанции, мы понимаем — собственной ценностью она не обладает.
Уоррен Уивер из Фонда Рокфеллера говорит еще более ясно: «Не нужно путать информацию и смысл». Уивер подчеркивает, что в теории коммуникации есть три уровня: технический, семантический и поведенческий.
Технический включает в себя передачу символов коммуникации — другими словами, практическое применение того, что описывает математическая теория Шеннона.
Семантический уровень включает в себя вопросы по поводу того, в какой мере символы действительно могут передавать желаемое значение.
И наконец, поведенческий уровень описывает то, в какой степени коммуникация может влиять на поведение получателя в нужном направлении (если подобная необходимость фактически существует).
Но коммуникация не является безвозвратным процессом. И это верно для обоих ее концов. Процесс при желании можно обратить. На самом деле это и есть весь смысл коммуникации: информацию можно копировать, передавать, перемещать, повторять, дублировать. Дистанция при движении вперед и назад будет одной и той же — в принципе, коммуникация всегда является обратимой.
А вот вычисления — нет, как и процесс создания эксформации, так как когда мы избавляемся от информации, назад дороги нет. Мы забываем микросостояния, которые ведут нас к данному макросостоянию. Процесс забывания является необратимым. Коммуникация же обратимая и двусторонняя.
Невозвратимое происходит до процесса коммуникации и после него — но не во время. В коммуникации интересен не сам процесс перемещения, а тот факт, что нечто становится движимым.
И ирония заключается в том, что это «что-то ещё» может быть описано как информация, от которой мы избавляемся: эксформация.
Значение — это информация, которая была отсеяна, информация, которая больше не присутствует и которой не нужно присутствовать.
Информация и значение — это примерно то же, что деньги и богатство. Настоящая ценность, настоящее богатство заключаются не в деньгах как таковых, а в деньгах, которые вы потратили, деньгах, которые у вас были — полезных вещах, которые вы приобрели за эти деньги. Только Скрудж МакДак может пользоваться самими деньгами, деньгами как конкретной величиной — когда плавает в деньгах в своем денежном хранилище. Все же остальные хотят денег потому, что затем мечтают снова от них избавиться.
Точно так же и информация: только когда мы получаем достаточно этой субстанции, мы понимаем — собственной ценностью она не обладает.
Уоррен Уивер из Фонда Рокфеллера говорит еще более ясно: «Не нужно путать информацию и смысл». Уивер подчеркивает, что в теории коммуникации есть три уровня: технический, семантический и поведенческий.
Технический включает в себя передачу символов коммуникации — другими словами, практическое применение того, что описывает математическая теория Шеннона.
Семантический уровень включает в себя вопросы по поводу того, в какой мере символы действительно могут передавать желаемое значение.
И наконец, поведенческий уровень описывает то, в какой степени коммуникация может влиять на поведение получателя в нужном направлении (если подобная необходимость фактически существует).
Но коммуникация не является безвозвратным процессом. И это верно для обоих ее концов. Процесс при желании можно обратить. На самом деле это и есть весь смысл коммуникации: информацию можно копировать, передавать, перемещать, повторять, дублировать. Дистанция при движении вперед и назад будет одной и той же — в принципе, коммуникация всегда является обратимой.
А вот вычисления — нет, как и процесс создания эксформации, так как когда мы избавляемся от информации, назад дороги нет. Мы забываем микросостояния, которые ведут нас к данному макросостоянию. Процесс забывания является необратимым. Коммуникация же обратимая и двусторонняя.
Невозвратимое происходит до процесса коммуникации и после него — но не во время. В коммуникации интересен не сам процесс перемещения, а тот факт, что нечто становится движимым.
В словах интересно не то, что их можно произнести, а то, что есть нечто, что может быть сказано
В случае с речью интересно не то, как мы говорим, а тот факт, что у нас есть что сказать. В коммуникации важно не то, что мы говорим, а то, что мы должны сказать. Вот почему существует множество вещей, говорить которые лучше всего не открывая рта.
В нашем обычном языке есть определенная мудрость: говорить стоит только о вещах и ситуациях, которые характеризуются недостатком информации — организация, порядок или простота, проявляющаяся в виде стабильности во времени. А вещи, которые содержат больше информации, нам не интересны, так как они представляют собой беспорядок.
Если затем добавить способность человека познавать — сжимать опыт в более короткие описания — становится ясно: интересно то, что можно описать, используя очень маленькое количество информации. Муравейник гораздо более интересен, нежели куча сосновых иголок — но оба они состоят из одного и того же материала, а информационное содержание у кучи будет больше.
Когда мы слушаем музыку, в нашем уме создаются определенные состояния. Они могут быть родственными состояниям, которые возникали в мозгу у композитора, когда он сочинял музыку — но не обязательно.
Музыка может дать нам доступ к состоянию счастья. И не обязательно потому, что «они играют нашу мелодию». Это может быть просто музыка или мотив, которые поднимают нам настроение.
Измерения кровяного давления и электрической проводимости кожи показывают, что музыка действительно оказывает на нас влияние. Исследования, которые проводились согласно теории Харгрейвза, даже продемонстрировали, что одни и те же отрывки музыки одинаково влияли на разных людей.
Слушать музыку — это не значит знать имя басиста или то, вариацией какой итальянской народной песни является эта композиция. Нам не нужно знать название песни или имя возлюбленной вокалиста, чтобы наслаждаться музыкой. На самом деле нам не нужно никаких подробностей или знаний, чтобы ею наслаждаться.
В нашем обычном языке есть определенная мудрость: говорить стоит только о вещах и ситуациях, которые характеризуются недостатком информации — организация, порядок или простота, проявляющаяся в виде стабильности во времени. А вещи, которые содержат больше информации, нам не интересны, так как они представляют собой беспорядок.
Если затем добавить способность человека познавать — сжимать опыт в более короткие описания — становится ясно: интересно то, что можно описать, используя очень маленькое количество информации. Муравейник гораздо более интересен, нежели куча сосновых иголок — но оба они состоят из одного и того же материала, а информационное содержание у кучи будет больше.
Когда мы слушаем музыку, в нашем уме создаются определенные состояния. Они могут быть родственными состояниям, которые возникали в мозгу у композитора, когда он сочинял музыку — но не обязательно.
Музыка может дать нам доступ к состоянию счастья. И не обязательно потому, что «они играют нашу мелодию». Это может быть просто музыка или мотив, которые поднимают нам настроение.
Измерения кровяного давления и электрической проводимости кожи показывают, что музыка действительно оказывает на нас влияние. Исследования, которые проводились согласно теории Харгрейвза, даже продемонстрировали, что одни и те же отрывки музыки одинаково влияли на разных людей.
Слушать музыку — это не значит знать имя басиста или то, вариацией какой итальянской народной песни является эта композиция. Нам не нужно знать название песни или имя возлюбленной вокалиста, чтобы наслаждаться музыкой. На самом деле нам не нужно никаких подробностей или знаний, чтобы ею наслаждаться.
Но нам нужно знать самих себя — и иметь мужество следовать этому знанию
Музыка вызывает ментальные состояния, о которых мы предпочли бы не вспоминать, либо потому, что они неприятные, либо потому, что мы начинаем ощущать депрессию, когда о них думаем. Музыка может вызывать восхитительные состояния: она может дарить энергию, спокойствие, эротизм, задумчивость, свободу, бунт, печаль, ощущение присутствия, желание потанцевать, гордость, смех, ощущение причастности и раздражение.
Музыка — это метод передачи эмоционального состояния от композитора/исполнителя к публике посредством звука.
Во время живых выступлений эта передача происходит в обе стороны. Между исполнителем и аудиторией возникает взаимодействие. Эмоциональное состояние, возникшее у аудитории, воздействует на исполнителя (так как, к примеру, меняются ритм дыхания, поза и выражения лица у аудитории). В редкие моменты особого накала происходит обратная связь, когда исполнитель выражает через музыку свое состояние, а у аудитории вспыхивает состояние, родственное тому, которое испытывает исполнитель. В результате это состояние усиливается и выражается с большей степенью ясности.
Беспорядок настолько богат структурно, что воспринимается как вообще не имеющий структуры.
Музыка — это метод передачи эмоционального состояния от композитора/исполнителя к публике посредством звука.
Во время живых выступлений эта передача происходит в обе стороны. Между исполнителем и аудиторией возникает взаимодействие. Эмоциональное состояние, возникшее у аудитории, воздействует на исполнителя (так как, к примеру, меняются ритм дыхания, поза и выражения лица у аудитории). В редкие моменты особого накала происходит обратная связь, когда исполнитель выражает через музыку свое состояние, а у аудитории вспыхивает состояние, родственное тому, которое испытывает исполнитель. В результате это состояние усиливается и выражается с большей степенью ясности.
Беспорядок настолько богат структурно, что воспринимается как вообще не имеющий структуры.
Глава 6. Пропускная способность сознания
Каждую секунду через наши органы чувств проходят миллионы бит информации. Но наше сознание способно обработать скорее всего только 40 бит в секунду — максимум. Миллионы и миллионы бит собираются в наш сознательный опыт, который практически не содержит никакой информации.
Мы можем измерить, сколько информации поступает через наши органы чувств. Это можно сделать, просто сосчитав, сколько рецепторов содержит каждый орган чувств: сколько зрительных клеток в глазу, сколько чувствительных точек есть на коже и сколько вкусовых почек — на языке. Затем мы можем подсчитать, сколько нервных соединений посылают сигналы в мозг и сколько сигналов в секунду посылает каждое из этих соединений.
Эти количества будут огромными. Глаз посылает в мозг по меньшей мере 10 миллионов бит каждую секунду. Кожа посылает миллион бит в секунду, ухо — 100 тысяч бит, наши обонятельные сенсоры — еще одну сотню тысяч бит в секунду, наши вкусовые почки — возможно, тысячу бит.
В общей сложности наши сенсорные механизмы получают от мира более 11 миллионов бит информации в секунду.
Но наши ощущения далеко не столь велики: сознание обрабатывает намного меньше бит. В течение десятилетий ученые измеряли, сколько информации в секунду может воспринимать человеческое сознание. Эти измерения проделывались всевозможными способами, один из которых заключался в том, чтобы измерить, сколько лингвистических бит мы обрабатываем, когда читаем или слушаем. Но язык — это не единственный аспект, который подвергался изучению.
Возможность видеть и различать вспышки света, чувствительная стимуляция кожи, способность различать запахи и многое другое может быть использована для того, чтобы подсчитать — на сознательном уровне мы воспринимаем около 40 бит в секунду. Эта цифра, возможно, даже преувеличена.
Наше сенсорное восприятие принимает миллионы бит в секунду, сознание — четыре десятка. Поток информации, измеренный в битах в секунду, описывается как пропускная полоса, или производительность, сознания.
Мы можем измерить, сколько информации поступает через наши органы чувств. Это можно сделать, просто сосчитав, сколько рецепторов содержит каждый орган чувств: сколько зрительных клеток в глазу, сколько чувствительных точек есть на коже и сколько вкусовых почек — на языке. Затем мы можем подсчитать, сколько нервных соединений посылают сигналы в мозг и сколько сигналов в секунду посылает каждое из этих соединений.
Эти количества будут огромными. Глаз посылает в мозг по меньшей мере 10 миллионов бит каждую секунду. Кожа посылает миллион бит в секунду, ухо — 100 тысяч бит, наши обонятельные сенсоры — еще одну сотню тысяч бит в секунду, наши вкусовые почки — возможно, тысячу бит.
В общей сложности наши сенсорные механизмы получают от мира более 11 миллионов бит информации в секунду.
Но наши ощущения далеко не столь велики: сознание обрабатывает намного меньше бит. В течение десятилетий ученые измеряли, сколько информации в секунду может воспринимать человеческое сознание. Эти измерения проделывались всевозможными способами, один из которых заключался в том, чтобы измерить, сколько лингвистических бит мы обрабатываем, когда читаем или слушаем. Но язык — это не единственный аспект, который подвергался изучению.
Возможность видеть и различать вспышки света, чувствительная стимуляция кожи, способность различать запахи и многое другое может быть использована для того, чтобы подсчитать — на сознательном уровне мы воспринимаем около 40 бит в секунду. Эта цифра, возможно, даже преувеличена.
Наше сенсорное восприятие принимает миллионы бит в секунду, сознание — четыре десятка. Поток информации, измеренный в битах в секунду, описывается как пропускная полоса, или производительность, сознания.
Пропускная полоса сознания намного меньше, чем пропускная способность наших сенсорных рецепторов
В 1965 году Дитрих Тринкер, немецкий психолог, читал лекцию по случаю 300-летней годовщины основания Университета Киля, в которой эти цифры были сведены в полезное правило: в нашу голову поступает в миллион раз больше бит, чем способно воспринять наше сознание.
«Из всей информации, которая каждую секунду поступает в наш мозг от органов чувств, только малая часть достигает нашего сознания: отношение производительности перцепции к производительности апперцепции составляет в лучшем случае миллион к одному, — пишет Тринкер. — Это равнозначно тому, что только миллионная доля того, что видят наши глаза, слышат наши уши и того, о чем информируют нас наши остальные органы чувств, появляется в нашем сознании».
«Метафорически, — продолжает он, — сознание можно сравнить с прожектором, который резко выделяет лицо одного актера, в то время как все остальные люди, костюмы и декорации, находящиеся на большой сцене, теряются в глубокой темноте. Конечно, этот прожектор может двигаться — но требуется много времени, чтобы лица всех участников массовки, одно за одним, появились из темноты».
Так как сознание может мгновенно переключаться с одного объекта на другой, его производительность не воспринимается как ограниченная. В один момент вы осознаете, что вам тесны туфли — в следующий момент размышляете о расширяющейся Вселенной. Сознание отличается несравненной способностью маневрировать. Но это не меняет того факта, что в любой момент времени вы проявляете не слишком большую сознательность.
В текущий момент вы можете отдавать себе отчет в том, что написано на этой странице, в том, как вы сидите или в том, что вы ждете телефонного звонка, или осознавать комнату, в которой вы сидите, помнить о ситуации в Центральной Европе или о шуме на заднем фоне. Но в каждый момент времени это будет что-то одно. Вы можете переключаться взад и вперед между событиями, процессами и фактами, которые широко разбросаны во времени и пространстве. Поток, который проходит через ваше сознание, ограничен только диапазоном вашего воображения. Но в каждый момент времени существуют пределы объемов этого потока, несмотря на то, что уже в следующий момент через сознание может проходить что-то другое.
Следовательно, есть все основания тщательно проинспектировать знания, которые ведут к ограниченной производительности сознания: помимо всего прочего подобная инспекция ведет к заключению, что наше сознание обрабатывает намного меньше информации, чем 40 бит в секунду. Правильной будет, скорее всего, цифра от 1 до 16 бит. Но это настолько противоречит интуиции и настолько запутанно, что нам потребуется немало глав, чтобы объяснить весь смысл этого утверждения:
«Из всей информации, которая каждую секунду поступает в наш мозг от органов чувств, только малая часть достигает нашего сознания: отношение производительности перцепции к производительности апперцепции составляет в лучшем случае миллион к одному, — пишет Тринкер. — Это равнозначно тому, что только миллионная доля того, что видят наши глаза, слышат наши уши и того, о чем информируют нас наши остальные органы чувств, появляется в нашем сознании».
«Метафорически, — продолжает он, — сознание можно сравнить с прожектором, который резко выделяет лицо одного актера, в то время как все остальные люди, костюмы и декорации, находящиеся на большой сцене, теряются в глубокой темноте. Конечно, этот прожектор может двигаться — но требуется много времени, чтобы лица всех участников массовки, одно за одним, появились из темноты».
Так как сознание может мгновенно переключаться с одного объекта на другой, его производительность не воспринимается как ограниченная. В один момент вы осознаете, что вам тесны туфли — в следующий момент размышляете о расширяющейся Вселенной. Сознание отличается несравненной способностью маневрировать. Но это не меняет того факта, что в любой момент времени вы проявляете не слишком большую сознательность.
В текущий момент вы можете отдавать себе отчет в том, что написано на этой странице, в том, как вы сидите или в том, что вы ждете телефонного звонка, или осознавать комнату, в которой вы сидите, помнить о ситуации в Центральной Европе или о шуме на заднем фоне. Но в каждый момент времени это будет что-то одно. Вы можете переключаться взад и вперед между событиями, процессами и фактами, которые широко разбросаны во времени и пространстве. Поток, который проходит через ваше сознание, ограничен только диапазоном вашего воображения. Но в каждый момент времени существуют пределы объемов этого потока, несмотря на то, что уже в следующий момент через сознание может проходить что-то другое.
Следовательно, есть все основания тщательно проинспектировать знания, которые ведут к ограниченной производительности сознания: помимо всего прочего подобная инспекция ведет к заключению, что наше сознание обрабатывает намного меньше информации, чем 40 бит в секунду. Правильной будет, скорее всего, цифра от 1 до 16 бит. Но это настолько противоречит интуиции и настолько запутанно, что нам потребуется немало глав, чтобы объяснить весь смысл этого утверждения:
Если вы осознаете переживание, это значит, что оно уже завершено
Когда вы на мгновение открываете глаза, вы что-то видите. К примеру, вы видите лампу. Или свое пластиковое растение. Или стопку книг. Прямо сейчас. Но пока ваши глаза еще закрыты, вы можете припомнить также и другие вещи, которые попали в поле вашего зрения. И даже несмотря на то, что вы больше не «видите» образ, вы можете направить на него свое сознание.
В мгновение ока вы видите намного больше, чем можете немедленно осознать
Вам нужно много секунд, много «мгновений», чтобы прочитать образ, который вы запечатлели в это мгновение. В то время, когда вы смотрите на образ, сознание не может охватить его целиком. Вам удалось увидеть только «лампу» — и только когда вы начинаете исследовать образ в своем мысленном взоре, вы также начинаете видеть «растение», «стол» и «другую лампу».
Сознание работает медленно. Ему нужно время, чтобы идентифицировать различные объекты, которые мы наблюдаем во время короткого взгляда. Сознание не может сразу же воспринять все, что мы видим.
Еще один эксперимент. Закройте книгу, положив большой палец на этот абзац. Посмотрите на обложку секунду или две. Рассмотрите ее. Снова посмотрите на этот абзац. Попробуйте!
О чем вы думали, выполняя это упражнение? Отведите взгляд от книги и оцените, о чем вы думали в те пару секунд, когда смотрели на обложку. Не думайте об обложке (ну или пусть это будет не обложка, а растение) — вспоминайте то, о чем вы думали. Реконструируйте свои мысли. Не торопитесь. Подумайте хорошенько!
Это правда, не так ли — вам удалось довольно о многом подумать всего за пару минут! «Что он имеет в виду?» «Почему бы ему не дать мне почитать спокойно!» «Это как анализировать игру, которую только что посмотрел!» «Мне не нравится эта обложка!» «Неплохо бы прямо сейчас съесть яблоко!».
Важно не то, о чем были ваши мысли. Важно то, что вам потребовалось намного больше времени, чтобы объяснить себе, о чем вы думали, чем ушло на то, чтобы подумать.
Сознание намного медленнее, чем ваша внутренняя ментальная жизнь. В вашей голове происходит намного больше, чем вы осознаете, если не остановиться и не задуматься об этом.
Еще один эксперимент. Закройте глаза и прислушайтесь. Когда вы послушаете какое-то время, постарайтесь определить, сколько звуков вокруг вас. Начните с того, что определите их источник. Попробуйте!
Может быть много звуков — дорожное движение, люди, птицы, компьютерные мониторы, самолеты, радио, соседи. А может, было очень тихо, только ваше собственное дыхание.
Но звуки были всегда, и вы все время могли их слышать. Когда вы «ловите ухом» (по аналогии с «поймать взглядом»), вы можете услышать, что звуки всегда были вокруг вас. Вы просто их не замечали. Большую часть времени в ваши уши и вашу голову входит гораздо больше, чем вы можете осознать.
Это очень простые эксперименты, обычные самонаблюдения. Вы можете и сами придумать много им подобным (Обратите внимание, как ощущается положение ног, давление в талии, температура в комнате, вкус во рту, поднятие бровей, сжатие нижней челюсти, округлость плеч, запах в комнате — а как чувствуют себя ваши ноги?). Все эти упражнения потребуют от вас только перевести внимание на тело или на то, что вас окружает, или на то, что происходит в вашей черепной коробке.
Смысл эксперимента простой: вам доступно гораздо больше переживаний и ощущений, чем вы можете испытать в одном моменте.
Вы можете по собственной воле переместить внимание и ощутить то, присутствие чего вы всегда ощущали. Вы можете видеть свет, слышать шум, отдавать отчет в том, во что вы одеты, отслеживать свою позу, чувствовать запахи или ощущать тепло. Если захотите. Или, может, не захотите. Вы можете направлять свое внимание по собственному желанию.
Безусловно, вам доступно множество вариантов выбора. Ваше сознание не идентично тому, что воспринимают ваши органы чувств. Вы воспринимаете намного больше, чем осознаете, хотите ли вы того или нет.
Так что, возможно, не слишком удивительно, что сознание принимает намного меньше бит в секунду, чем органы чувств. Представьте, каково было бы все время думать обо всем!
Сознанию присуще единство. Мы можем осознавать что-то одно в конкретный момент времени или воспринимать только одну сенсорную модальность — получать информацию от одного органа чувств: слух, зрение, вкус или ощущение.
Когда мы осознаем объект в своем окружении, мы одновременно используем все наши органы чувств и комбинируем полученную от них информацию — и при этом не осознаем отдельные сенсорные модальности. Но если в какой-то момент нам надо слушать, мы выключаем все остальные чувства из своего сознания. Мы закрываем глаза, чтобы лучше слышать. Мы можем направить свое внимание и сознание на объект или на его сенсорную модальность: все свои чувства на что-то одно — или одно чувство на все.
В прошлом веке сэр Уильям Гамильтон, шотландский философ, написал: «Если бросить на пол пригоршню мраморных шариков, то окажется сложным одновременно наблюдать более чем за шестью из них, максимум семью, не путаясь».
В марте 1956 года психолог Джордж А. Миллер опубликовал в журнале «Psychological Review» статью, в которой множество анекдотов и научных наблюдений были обобщены в элегантную презентацию под названием «Волшебное число 7, плюс-минус 2: некоторые пределы нашей способности обрабатывать информацию». Начал он так:
«Моя проблема заключается в том, что меня преследует число. В течение семи лет это число повсюду ходило за мной, вмешивалось в мою самую приватную информацию и нападало на меня со страниц наших национальных журналов».
Число, которое везде находил Миллер, было числом семь. Семь плюс-минус два. Выражение «плюс-минус два» — это научный жаргон для числа, которое не известно точно: семь плюс-минус два означает число, которое находится где-то между 5 и 9.
Люди могут удерживать в своей голове одновременно семь различных слов, чисел, терминов, звуков, фонем, впечатлений или мыслей. Когда они действительно задаются такой задачей.
Одновременно удерживать в уме четыре предмета не сложно; пять — уже сложнее; шесть… семь… Мы обнаруживаем, что все перепуталось, когда доходим до 10.
«Похоже на то, что у нас есть некий встроенный либо обучением, либо строением нашей нервной системы предел, предел, который удерживает производительность нашего канала в этих общих рамках», — писал Миллер.
Конечно, это вовсе не значит, что мы не в состоянии усвоить более семи вещей одновременно. Но это означает, что
Сознание работает медленно. Ему нужно время, чтобы идентифицировать различные объекты, которые мы наблюдаем во время короткого взгляда. Сознание не может сразу же воспринять все, что мы видим.
Еще один эксперимент. Закройте книгу, положив большой палец на этот абзац. Посмотрите на обложку секунду или две. Рассмотрите ее. Снова посмотрите на этот абзац. Попробуйте!
О чем вы думали, выполняя это упражнение? Отведите взгляд от книги и оцените, о чем вы думали в те пару секунд, когда смотрели на обложку. Не думайте об обложке (ну или пусть это будет не обложка, а растение) — вспоминайте то, о чем вы думали. Реконструируйте свои мысли. Не торопитесь. Подумайте хорошенько!
Это правда, не так ли — вам удалось довольно о многом подумать всего за пару минут! «Что он имеет в виду?» «Почему бы ему не дать мне почитать спокойно!» «Это как анализировать игру, которую только что посмотрел!» «Мне не нравится эта обложка!» «Неплохо бы прямо сейчас съесть яблоко!».
Важно не то, о чем были ваши мысли. Важно то, что вам потребовалось намного больше времени, чтобы объяснить себе, о чем вы думали, чем ушло на то, чтобы подумать.
Сознание намного медленнее, чем ваша внутренняя ментальная жизнь. В вашей голове происходит намного больше, чем вы осознаете, если не остановиться и не задуматься об этом.
Еще один эксперимент. Закройте глаза и прислушайтесь. Когда вы послушаете какое-то время, постарайтесь определить, сколько звуков вокруг вас. Начните с того, что определите их источник. Попробуйте!
Может быть много звуков — дорожное движение, люди, птицы, компьютерные мониторы, самолеты, радио, соседи. А может, было очень тихо, только ваше собственное дыхание.
Но звуки были всегда, и вы все время могли их слышать. Когда вы «ловите ухом» (по аналогии с «поймать взглядом»), вы можете услышать, что звуки всегда были вокруг вас. Вы просто их не замечали. Большую часть времени в ваши уши и вашу голову входит гораздо больше, чем вы можете осознать.
Это очень простые эксперименты, обычные самонаблюдения. Вы можете и сами придумать много им подобным (Обратите внимание, как ощущается положение ног, давление в талии, температура в комнате, вкус во рту, поднятие бровей, сжатие нижней челюсти, округлость плеч, запах в комнате — а как чувствуют себя ваши ноги?). Все эти упражнения потребуют от вас только перевести внимание на тело или на то, что вас окружает, или на то, что происходит в вашей черепной коробке.
Смысл эксперимента простой: вам доступно гораздо больше переживаний и ощущений, чем вы можете испытать в одном моменте.
Вы можете по собственной воле переместить внимание и ощутить то, присутствие чего вы всегда ощущали. Вы можете видеть свет, слышать шум, отдавать отчет в том, во что вы одеты, отслеживать свою позу, чувствовать запахи или ощущать тепло. Если захотите. Или, может, не захотите. Вы можете направлять свое внимание по собственному желанию.
Безусловно, вам доступно множество вариантов выбора. Ваше сознание не идентично тому, что воспринимают ваши органы чувств. Вы воспринимаете намного больше, чем осознаете, хотите ли вы того или нет.
Так что, возможно, не слишком удивительно, что сознание принимает намного меньше бит в секунду, чем органы чувств. Представьте, каково было бы все время думать обо всем!
Сознанию присуще единство. Мы можем осознавать что-то одно в конкретный момент времени или воспринимать только одну сенсорную модальность — получать информацию от одного органа чувств: слух, зрение, вкус или ощущение.
Когда мы осознаем объект в своем окружении, мы одновременно используем все наши органы чувств и комбинируем полученную от них информацию — и при этом не осознаем отдельные сенсорные модальности. Но если в какой-то момент нам надо слушать, мы выключаем все остальные чувства из своего сознания. Мы закрываем глаза, чтобы лучше слышать. Мы можем направить свое внимание и сознание на объект или на его сенсорную модальность: все свои чувства на что-то одно — или одно чувство на все.
В прошлом веке сэр Уильям Гамильтон, шотландский философ, написал: «Если бросить на пол пригоршню мраморных шариков, то окажется сложным одновременно наблюдать более чем за шестью из них, максимум семью, не путаясь».
В марте 1956 года психолог Джордж А. Миллер опубликовал в журнале «Psychological Review» статью, в которой множество анекдотов и научных наблюдений были обобщены в элегантную презентацию под названием «Волшебное число 7, плюс-минус 2: некоторые пределы нашей способности обрабатывать информацию». Начал он так:
«Моя проблема заключается в том, что меня преследует число. В течение семи лет это число повсюду ходило за мной, вмешивалось в мою самую приватную информацию и нападало на меня со страниц наших национальных журналов».
Число, которое везде находил Миллер, было числом семь. Семь плюс-минус два. Выражение «плюс-минус два» — это научный жаргон для числа, которое не известно точно: семь плюс-минус два означает число, которое находится где-то между 5 и 9.
Люди могут удерживать в своей голове одновременно семь различных слов, чисел, терминов, звуков, фонем, впечатлений или мыслей. Когда они действительно задаются такой задачей.
Одновременно удерживать в уме четыре предмета не сложно; пять — уже сложнее; шесть… семь… Мы обнаруживаем, что все перепуталось, когда доходим до 10.
«Похоже на то, что у нас есть некий встроенный либо обучением, либо строением нашей нервной системы предел, предел, который удерживает производительность нашего канала в этих общих рамках», — писал Миллер.
Конечно, это вовсе не значит, что мы не в состоянии усвоить более семи вещей одновременно. Но это означает, что
Если мы удерживаем в уме более семи вещей одновременно, то мы больше не способны их воспринимать как отдельные предметы и начинаем их воспринимать как нечто целостное
Ц-е-л-о-с-т-н-о-с-т-ь. Вы сейчас читали это слово не так, как читали его, когда только учились читать. Вы восприняли его как единое целое. Как сложную картину. В противном случае вы вообще не смогли бы делать орфографических ошибок — или игнорировать опечатки в написанном тексте (Вам случалось замечать, что в слове есть опечатка, еще до того, как вы понимали, какая буква пропущена?).
Это явление носит название «разделение на блоки», и оно является необходимым для того, чтобы мы могли, к примеру, читать — или воспринимать толпу. Или отличать лес от деревьев.
Нам не нужно идти дальше, чем несколько предметов, прежде чем мы начнем воспринимать их как единую массу. Учитывая всю ту термодинамику, о которой мы уже говорили в этой книге, естественно будет сказать, что семи микросостояний для нас достаточно, чтобы мы перешли к макросостоянию.
И наоборот, если мы говорим «тот шарик» — и мы знаем, что это один из семи, о которых мы думаем — мы сможем сказать, сколько бит содержит наше наблюдение. В конце концов, если мы можем различать семь шариков, это значит, что в нашей голове одновременно присутствуют семь разных состояний. Сколько это в битах?
Бит — это единица измерения информации, которая выражает нашу способность замечать различия.
Информация определяется как логарифм количества микросостояний, объединенных в макросостояние. Раз мы можем воспринимать семь предметов или семь различных состояний, давайте возьмем логарифм семи. Мы говорим о так называемом бинарном логарифме, который применяется в информационной теории, так что вопрос, который мы должны будем задать, звучит так: «Сколько раз 2 нужно умножить на само себя, чтобы получить семь?». Два умножить на два, как мы знаем — 4, а два умножить на два умножить на два — 8. Так что log 7 будет находиться где-то между 2 и 3; если более точно — 2,8.
Миллер утверждал, что наша способность обрабатывать информацию достаточно велика, чтобы мы могли удерживать в сознании одновременно 2,8 бит. Да, не слишком много!
В конце концов, мы могли бы удержать в голове 7 бинарных цифр: 0100101. Это семь бит. Правда, придется немного попрактиковаться, прежде чем вам удастся одновременно удерживать семь бинарных чисел. Так что можно сказать: если мы запомним семь бинарных чисел, то сможем удерживать в сознании больше, чем 2,8 бит.
Или семь букв: TIYRFIO. Каждая буква алфавита содержит в среднем почти 5 бит, так как это одна из 26 возможных букв, так что семь букв будут точно больше, чем 2,8 бит. В этом случае — 7х5 бит, или 35 бит. (Строго говоря, это верно только в том случае, если последовательность букв будет случайной, как в приведенном выше примере. Если мы возьмем обычное слово, содержание бит в нем будет меньше, так как в языке присутствует избыточность).
Другими словами, символы умны. Они помогают нам запоминать массивы информации, даже несмотря на то, что мы можем удерживать в уме одновременно только семь предметов.
Это явление носит название «разделение на блоки», и оно является необходимым для того, чтобы мы могли, к примеру, читать — или воспринимать толпу. Или отличать лес от деревьев.
Нам не нужно идти дальше, чем несколько предметов, прежде чем мы начнем воспринимать их как единую массу. Учитывая всю ту термодинамику, о которой мы уже говорили в этой книге, естественно будет сказать, что семи микросостояний для нас достаточно, чтобы мы перешли к макросостоянию.
И наоборот, если мы говорим «тот шарик» — и мы знаем, что это один из семи, о которых мы думаем — мы сможем сказать, сколько бит содержит наше наблюдение. В конце концов, если мы можем различать семь шариков, это значит, что в нашей голове одновременно присутствуют семь разных состояний. Сколько это в битах?
Бит — это единица измерения информации, которая выражает нашу способность замечать различия.
Информация определяется как логарифм количества микросостояний, объединенных в макросостояние. Раз мы можем воспринимать семь предметов или семь различных состояний, давайте возьмем логарифм семи. Мы говорим о так называемом бинарном логарифме, который применяется в информационной теории, так что вопрос, который мы должны будем задать, звучит так: «Сколько раз 2 нужно умножить на само себя, чтобы получить семь?». Два умножить на два, как мы знаем — 4, а два умножить на два умножить на два — 8. Так что log 7 будет находиться где-то между 2 и 3; если более точно — 2,8.
Миллер утверждал, что наша способность обрабатывать информацию достаточно велика, чтобы мы могли удерживать в сознании одновременно 2,8 бит. Да, не слишком много!
В конце концов, мы могли бы удержать в голове 7 бинарных цифр: 0100101. Это семь бит. Правда, придется немного попрактиковаться, прежде чем вам удастся одновременно удерживать семь бинарных чисел. Так что можно сказать: если мы запомним семь бинарных чисел, то сможем удерживать в сознании больше, чем 2,8 бит.
Или семь букв: TIYRFIO. Каждая буква алфавита содержит в среднем почти 5 бит, так как это одна из 26 возможных букв, так что семь букв будут точно больше, чем 2,8 бит. В этом случае — 7х5 бит, или 35 бит. (Строго говоря, это верно только в том случае, если последовательность букв будет случайной, как в приведенном выше примере. Если мы возьмем обычное слово, содержание бит в нем будет меньше, так как в языке присутствует избыточность).
Другими словами, символы умны. Они помогают нам запоминать массивы информации, даже несмотря на то, что мы можем удерживать в уме одновременно только семь предметов.
Символы — это троянские кони, с помощью которых нам удаётся контрабандой протащить в сознание дополнительные биты
«Наша память ограничена количеством единиц или символов, которые мы можем удерживать, а не количеством информации, которую представляют эти символы. Следовательно, будет весьма полезным с умом организовать материал перед тем, как пытаться его запомнить», — писал Миллер.
Но есть и альтернатива подобной организации — «метод попугая», механическое запоминание. Множество людей обладают способностью запоминать впечатляющие массивы цифр, слов или расписания поездов — даже вне экзаменационной сессии. По порядку и почти без остановки.
Но существование подобных мнемонических техник не вступает в конфликт с волшебным числом Миллера — семеркой. Эти техники представляют собой формирование цепочек предметов таким образом, что один предмет тянет за собой другой, и так далее. Актер может пользоваться суфлером, даже если суфлер не читает для него всю роль. Одного ключевого слова достаточно — и цепочка снова начинает двигаться.
Комбинация интеллекта и механической памяти особенно полезна, когда вы, к примеру, говорите речь. Типичная структура того, что вам нужно запомнить, сводится к отдельным элементам, которые организованы в дерево с возрастающим количеством элементов. Но это предполагает определенную «температуру» — толерантность — к деталям: текст, который мы отлично понимаем, гораздо сложнее запомнить полностью наизусть, вплоть до запятой, нежели запомнить его в достаточной мере, чтобы далеко не каждое слово было таким, как в оригинале.
Если вам нужно будет запомнить только несколько основных идей и последовательностей, а не каждое слово, то в голове придется удерживать меньшее количество единиц. Но если каждая деталь обязательно должна быть правильной, задача усложняется. Чем больше число разрешенных микросостояний, относящихся к семи основным пунктам вашей речи, которые вы сможете запомнить (и еще семь подзаголовков, которые можно запомнить для каждого основного пункта), тем проще все пройдет. Важно иметь энтропию в макросостояниях: они должны допускать массу различных микросостояний.
Схема хороша, если она будет содержать высокоэнтропийные макросостояния: много возможных микросостояний для каждого макросостояния. Но схема будет негодной и хрупкой, если она будет соответствовать только единственному правильному порядку слов, так как в этом случае каждый переход должен будет сформирован корректно, чтобы схема была рабочей.
Таким образом, интеллект будет проявляться не в одновременном запоминании множества микросостояний в определенной последовательности.
Но есть и альтернатива подобной организации — «метод попугая», механическое запоминание. Множество людей обладают способностью запоминать впечатляющие массивы цифр, слов или расписания поездов — даже вне экзаменационной сессии. По порядку и почти без остановки.
Но существование подобных мнемонических техник не вступает в конфликт с волшебным числом Миллера — семеркой. Эти техники представляют собой формирование цепочек предметов таким образом, что один предмет тянет за собой другой, и так далее. Актер может пользоваться суфлером, даже если суфлер не читает для него всю роль. Одного ключевого слова достаточно — и цепочка снова начинает двигаться.
Комбинация интеллекта и механической памяти особенно полезна, когда вы, к примеру, говорите речь. Типичная структура того, что вам нужно запомнить, сводится к отдельным элементам, которые организованы в дерево с возрастающим количеством элементов. Но это предполагает определенную «температуру» — толерантность — к деталям: текст, который мы отлично понимаем, гораздо сложнее запомнить полностью наизусть, вплоть до запятой, нежели запомнить его в достаточной мере, чтобы далеко не каждое слово было таким, как в оригинале.
Если вам нужно будет запомнить только несколько основных идей и последовательностей, а не каждое слово, то в голове придется удерживать меньшее количество единиц. Но если каждая деталь обязательно должна быть правильной, задача усложняется. Чем больше число разрешенных микросостояний, относящихся к семи основным пунктам вашей речи, которые вы сможете запомнить (и еще семь подзаголовков, которые можно запомнить для каждого основного пункта), тем проще все пройдет. Важно иметь энтропию в макросостояниях: они должны допускать массу различных микросостояний.
Схема хороша, если она будет содержать высокоэнтропийные макросостояния: много возможных микросостояний для каждого макросостояния. Но схема будет негодной и хрупкой, если она будет соответствовать только единственному правильному порядку слов, так как в этом случае каждый переход должен будет сформирован корректно, чтобы схема была рабочей.
Таким образом, интеллект будет проявляться не в одновременном запоминании множества микросостояний в определенной последовательности.
Интеллект — это способность видеть, какие макросостояния наилучшим образом объединяют все микросостояния
Трюк интеллекта заключается не в том, чтобы учитывать огромное количество информации, а в том, чтобы учитывать большое количество эксформации — информации, намеренно отсеянной, сжатой в понятия, которые содержат большой объем эксформации.
Подобное сжатие больших количеств информации в несколько богатых эксформацией макросостояний с небольшим количеством номинальной информации — это не только очень умно: зачастую это еще и очень красиво — да даже сексуально. Видеть набор смешанных данных и обрывков объектов механической памяти, сжатый в краткое и понятное сообщение — это действительно заводит.
Красота, изящество, легкость и спокойствие связаны друг с другом:
Подобное сжатие больших количеств информации в несколько богатых эксформацией макросостояний с небольшим количеством номинальной информации — это не только очень умно: зачастую это еще и очень красиво — да даже сексуально. Видеть набор смешанных данных и обрывков объектов механической памяти, сжатый в краткое и понятное сообщение — это действительно заводит.
Красота, изящество, легкость и спокойствие связаны друг с другом:
Умение сказать многое, используя всего несколько слов, или знаков, или движений, или взглядов, или ласк — вот что красиво, ясно и вызывает катарсис
Телевизионный канал может передавать 4 миллиона бит в секунду. Телефон — 4 тысячи — а человеческое сознание не может воспринимать более 40 бит! Неужели же мы колем орехи кувалдой, устанавливая телефонные столбы?
«И правило Миллера «7 плюс-минус 2», и эксперименты по скорости чтения имеют очень смущающие последствия, — пишет Пирс. — Если человек может перерабатывать только около 40 бит информации в секунду, как показывают эксперименты со скоростью чтения, можем ли мы передавать ТВ-сигналы или голос удовлетворительного качества, используя только 40 бит в секунду?»
«Я полагаю, что ответ на этот вопрос — нет. Что не так? А то, что мы измерили нечто на выходе, а не на входе. Возможно, люди в определенных случаях могут воспринимать только 40 бит информации в секунду — но они могут выбирать, на что обращать внимание. Человек может, к примеру, заметить девушку или может заметить платье. Возможно, он замечает и больше — но оно ускользает от него раньше, чем он способен это описать».
Телефонный инженер вынужден признать, что в человеческом сознании есть больше, чем то, о чем знает сам человек — в противном случае не было бы смысла придумывать все эти высококачественные телефоны. Человеческое сознание может выражать свои ощущения и переживания со скоростью всего несколько бит в секунду. Но это не значит, что мы не можем получать больше.
«И правило Миллера «7 плюс-минус 2», и эксперименты по скорости чтения имеют очень смущающие последствия, — пишет Пирс. — Если человек может перерабатывать только около 40 бит информации в секунду, как показывают эксперименты со скоростью чтения, можем ли мы передавать ТВ-сигналы или голос удовлетворительного качества, используя только 40 бит в секунду?»
«Я полагаю, что ответ на этот вопрос — нет. Что не так? А то, что мы измерили нечто на выходе, а не на входе. Возможно, люди в определенных случаях могут воспринимать только 40 бит информации в секунду — но они могут выбирать, на что обращать внимание. Человек может, к примеру, заметить девушку или может заметить платье. Возможно, он замечает и больше — но оно ускользает от него раньше, чем он способен это описать».
Телефонный инженер вынужден признать, что в человеческом сознании есть больше, чем то, о чем знает сам человек — в противном случае не было бы смысла придумывать все эти высококачественные телефоны. Человеческое сознание может выражать свои ощущения и переживания со скоростью всего несколько бит в секунду. Но это не значит, что мы не можем получать больше.
Сознание — это мера всего лишь небольшой части того, что воспринимают наши органы чувств
В августе 1975 года три психолога из Корнельского университета — Элизабет Спелке, Уильям Херст и Ульрик Найсер — представили в Американской психологической ассоциации свое исследование. Два взрослых молодых человека, Диана и Джон, найденные через студенческую программу обмена, должны были читать короткие рассказы и писать под диктовку.
Да, это так — им нужно было одновременно читать текст и записывать слова, которые им диктовались. Сначала у них получалось не слишком хорошо, однако через несколько недель практики картина уже была совершенно другая. «Диана и Джон были способны записывать слова, улавливать связи между словами и определять их значение, одновременно читая так же эффективно и быстро, как и обычно. «Что отвечает за их удивительные способности?» — задали вопрос Спелке, Херст и Найсер.
Объяснение кроется в том, что многие довольно сложные виды деятельности могут осуществляться «автоматически», то есть неосознанно. Но требуется определенный период обучения. Мы можем превратить наши навыки в автоматические — но сначала нам следует попрактиковаться. Или, как писали Спелке, Херст и Найсер: Способность человека развивать навыки в определенных ситуациях настолько замечательна, что, возможно,
Да, это так — им нужно было одновременно читать текст и записывать слова, которые им диктовались. Сначала у них получалось не слишком хорошо, однако через несколько недель практики картина уже была совершенно другая. «Диана и Джон были способны записывать слова, улавливать связи между словами и определять их значение, одновременно читая так же эффективно и быстро, как и обычно. «Что отвечает за их удивительные способности?» — задали вопрос Спелке, Херст и Найсер.
Объяснение кроется в том, что многие довольно сложные виды деятельности могут осуществляться «автоматически», то есть неосознанно. Но требуется определенный период обучения. Мы можем превратить наши навыки в автоматические — но сначала нам следует попрактиковаться. Или, как писали Спелке, Херст и Найсер: Способность человека развивать навыки в определенных ситуациях настолько замечательна, что, возможно,
Нам никогда не удастся определить границы наши познавательных способностей
Когда вы отшлифовали навык до такой степени, что он становится автоматическим, вы можете обрабатывать очень большие количества информации нетривиальным способом — без вовлечения сознания. Это знакомо большинству из нас по повседневной жизни — вождение автомобиля в пробках, к примеру.
Информационный поток в сенсорных системах и сознательное восприятие:
Сенсорная система — Общая пропускная способность, бит/с — Пропускная способность сознания, бит/с
Глаза — 10 000 000 — 40
Уши — 100 000 — 30
Кожа — 1 000 000 — 5
Вкус — 1 000 — 1
Запахи — 100 000 — 1
Требуется очень мощный компьютер: каждую секунду миллионы бит необходимо сжимать до очень маленьких размеров. Это позволяет нам осознавать, что происходит вокруг, не отвлекаясь, если не происходит ничего важного.
И из всего этого массива мы получаем сознательный опыт, содержащий, возможно, от 10 до 30 бит в секунду!
Самое удивительное — это то, что мозг получает огромное количество информации с высокой пропускной способностью — но тем не менее способен обрабатывать гораздо больше информации, чем он получает. Затем он высвобождает очередную порцию информации, приблизительно такого же размера, как и принятое им количество. Это достаточно справедливо. Но нашему сознанию сообщается не так много о том, что происходит!
Эти цифры отражают достаточно повседневное количество переживаний и ощущений таким образом, что это может показаться довольно тревожащим: о большей части того, что мы ощущаем, мы никогда не можем рассказать друг другу.
Информационный поток в сенсорных системах и сознательное восприятие:
Сенсорная система — Общая пропускная способность, бит/с — Пропускная способность сознания, бит/с
Глаза — 10 000 000 — 40
Уши — 100 000 — 30
Кожа — 1 000 000 — 5
Вкус — 1 000 — 1
Запахи — 100 000 — 1
Требуется очень мощный компьютер: каждую секунду миллионы бит необходимо сжимать до очень маленьких размеров. Это позволяет нам осознавать, что происходит вокруг, не отвлекаясь, если не происходит ничего важного.
И из всего этого массива мы получаем сознательный опыт, содержащий, возможно, от 10 до 30 бит в секунду!
Самое удивительное — это то, что мозг получает огромное количество информации с высокой пропускной способностью — но тем не менее способен обрабатывать гораздо больше информации, чем он получает. Затем он высвобождает очередную порцию информации, приблизительно такого же размера, как и принятое им количество. Это достаточно справедливо. Но нашему сознанию сообщается не так много о том, что происходит!
Эти цифры отражают достаточно повседневное количество переживаний и ощущений таким образом, что это может показаться довольно тревожащим: о большей части того, что мы ощущаем, мы никогда не можем рассказать друг другу.
Мы ощущаем миллионы бит в секунду — но рассказать можем всего о нескольких десятках
Даже если бы мы говорили нон-стоп (как некоторые из нас и делают), мы могли бы воспроизвести только небольшую часть того, что на самом деле воспринимают наши органы чувств.
Но мы можем рассказать обо всем, что можем осознать. И нам остается только надеяться, что это и есть самая важная часть.
Если говорить о лингвистической целостности нашего сознания, мы все находимся в состоянии радикального одиночества. Но все мы сидим в одной лодке — в своем одиночестве мы не одиноки. Это одиночество — состояние, которое применимо к каждому из нас, и о нем мы можем говорить. Мы разделяем друг с другом горестное молчание — мы все имеем опыт того, что посредством языка мы не в состоянии поделиться большей частью того, что воспринимаем.
Дерево речи — это попытка выразить эти отношения. Теперь мы можем дать количественное описание тому, что происходит, когда мы разговариваем. Наш реальный разговор происходит с очень небольшой скоростью — но ментальные и сенсорные процессы о которых мы говорим, происходят со значительно, значительно более высокой скоростью. Тем или иным способом мы суммируем, отображаем или сжимаем все эти впечатления в нашей речи — это сжатие необходимо для самого существования нашего сознания.
Девочка, которой читают сказку, пользуется не одним только лингвистическим каналом. В ее мозг поступают не только слова и их произношение. Она также воспринимает все тело своего родителя и его проявления: запах, сигналы и звуки, которые говорят ей, как воспринимает эту сказку ее родитель. В моменте присутствует огромный объем невербального общения.
В теле обнаруживается огромная часть того, что не выражают слова. Следовательно, ребенок может узнать, что такое напряженность, на чью сторону нужно встать, что есть хорошие и плохие парни, спасатели и тюремщики.
Дети обожают повторения. И не потому, что они думают, будто в рассказе много информации — в конце концов, на самом деле это не так. Если измерять в буквах, информации в детской книге намного меньше, чем в книге для взрослых. Дети обожают повторения потому, что это позволяет им переживать настоящую драму, которая разворачивается в тексте: возбуждение информации в голове слушателя. Снова и снова они могут представлять себе принца, принцессу и Дональда Дака. Они могут по-своему размышлять о том, что происходит в истории.
Сказки тренируют точки притяжения — точки, притягивающие внимание, понятия, на которых строится вся история. Дети обучаются целому ряду основных сюжетов, учатся понимать значимость героев и злодеев, тех, кто помогает и их противников, главных и второстепенных ролей, действия и мудрости, напряженности и облегчения. Но самое лучшее — это то, что все это ребенок делает вместе со взрослыми! Имея возможность замечать изменения в дыхании взрослого, когда действие становится более интенсивным, легкий пот, когда дракон изрыгает пламя. Снова и снова! Информация перерабатывается в эксформацию: номинальная ценность текста перерабатывается во внутреннюю эксформацию родителя — информация о реальных событиях отбрасывается и забывается, но тем не менее оставляет странные следы в уме, которые снова переживаются, когда вы слышите историю о бравом принце.
Дело в том, что сказки предназначены не только для детей. Если бы это было так, они бы не работали. Истинная сила сказок исходит из того, что дети и взрослые могут вместе ощущать удивление: каким образом текст с таким небольшим количеством информации может вырастить целое дерево сопереживания в уме читателя или слушателя.
Детские книги, предназначенные только для детей, не слишком подходят для чтения вслух. Они не дают детям возможность воспринимать родителя в качестве средства контроля того, что они получают через эту историю. Повторять их много раз не слишком весело, так как они не вдохновляют родителя — они ничего не вызывают в его мозгу.
Но мы можем рассказать обо всем, что можем осознать. И нам остается только надеяться, что это и есть самая важная часть.
Если говорить о лингвистической целостности нашего сознания, мы все находимся в состоянии радикального одиночества. Но все мы сидим в одной лодке — в своем одиночестве мы не одиноки. Это одиночество — состояние, которое применимо к каждому из нас, и о нем мы можем говорить. Мы разделяем друг с другом горестное молчание — мы все имеем опыт того, что посредством языка мы не в состоянии поделиться большей частью того, что воспринимаем.
Дерево речи — это попытка выразить эти отношения. Теперь мы можем дать количественное описание тому, что происходит, когда мы разговариваем. Наш реальный разговор происходит с очень небольшой скоростью — но ментальные и сенсорные процессы о которых мы говорим, происходят со значительно, значительно более высокой скоростью. Тем или иным способом мы суммируем, отображаем или сжимаем все эти впечатления в нашей речи — это сжатие необходимо для самого существования нашего сознания.
Девочка, которой читают сказку, пользуется не одним только лингвистическим каналом. В ее мозг поступают не только слова и их произношение. Она также воспринимает все тело своего родителя и его проявления: запах, сигналы и звуки, которые говорят ей, как воспринимает эту сказку ее родитель. В моменте присутствует огромный объем невербального общения.
В теле обнаруживается огромная часть того, что не выражают слова. Следовательно, ребенок может узнать, что такое напряженность, на чью сторону нужно встать, что есть хорошие и плохие парни, спасатели и тюремщики.
Дети обожают повторения. И не потому, что они думают, будто в рассказе много информации — в конце концов, на самом деле это не так. Если измерять в буквах, информации в детской книге намного меньше, чем в книге для взрослых. Дети обожают повторения потому, что это позволяет им переживать настоящую драму, которая разворачивается в тексте: возбуждение информации в голове слушателя. Снова и снова они могут представлять себе принца, принцессу и Дональда Дака. Они могут по-своему размышлять о том, что происходит в истории.
Сказки тренируют точки притяжения — точки, притягивающие внимание, понятия, на которых строится вся история. Дети обучаются целому ряду основных сюжетов, учатся понимать значимость героев и злодеев, тех, кто помогает и их противников, главных и второстепенных ролей, действия и мудрости, напряженности и облегчения. Но самое лучшее — это то, что все это ребенок делает вместе со взрослыми! Имея возможность замечать изменения в дыхании взрослого, когда действие становится более интенсивным, легкий пот, когда дракон изрыгает пламя. Снова и снова! Информация перерабатывается в эксформацию: номинальная ценность текста перерабатывается во внутреннюю эксформацию родителя — информация о реальных событиях отбрасывается и забывается, но тем не менее оставляет странные следы в уме, которые снова переживаются, когда вы слышите историю о бравом принце.
Дело в том, что сказки предназначены не только для детей. Если бы это было так, они бы не работали. Истинная сила сказок исходит из того, что дети и взрослые могут вместе ощущать удивление: каким образом текст с таким небольшим количеством информации может вырастить целое дерево сопереживания в уме читателя или слушателя.
Детские книги, предназначенные только для детей, не слишком подходят для чтения вслух. Они не дают детям возможность воспринимать родителя в качестве средства контроля того, что они получают через эту историю. Повторять их много раз не слишком весело, так как они не вдохновляют родителя — они ничего не вызывают в его мозгу.
Смысл чтения вслух заключается не в словах, а в том, что слова делают с людьми. «Живые» концерты — это не только музыка, это ещё и то, что музыка делает с людьми. Смысл посещения стадиона во время футбольного матча заключается не в самом футболе, а в том, что он делает с людьми
Американский антрополог и кибернетик Грегори Бейтсон, автор выражения «Информация — это различие, которое все меняет», также описывал ограниченную пропускную способность сознания. Бейтсон говорит о паралингвистической области — кинесике, которая включает в себя телесное общение: мы говорим очень многое, не пользуясь словами.
«Будучи млекопитающими, мы, хотя и во многом на бессознательном уровне, знакомы с привычками общения в своих взаимоотношениях, — писал Бейтсон в 1996 году в статье, посвященной сложностям общения с дельфинами. — Как и другие наземные животные, большую часть нашего общения в этой области мы осуществляем посредством кинетики (движений) и паралингвистических сигналов, таких, как движения тела, невольные напряжения произвольных мышц, изменения выражения лица, колебания, изменения темпа речи или движения, обертоны в голосе, неравномерность экспрессии. Если вы хотите знать, что означает собачий лай, вы смотрите на губы собаки, шерсть на ее загривке, хвост и так далее. Эти «выразительные» части ее тела сообщают вам, на какой предмет окружения она лает и каким схемам отношений с этим объектом она, скорее всего, последует в ближайшие несколько секунд. Помимо этого, вы смотрите на ее органы чувств — глаза, уши и нос».
Проблема заключается в том, что на практике мы, люди, не хотим признавать, что являемся животными: мы склонны идентифицировать себя со своим сознанием. И потому нам хочется верить: все, что мы говорим, содержится в словах. Мы воспринимаем себя очень буквально. Мы думаем, что информация является важной частью разговора.
Идея Бейтсона заключается в том, чтобы объяснить возникновение подобного шизофренического поведения в двойной связи детства: своим телом родитель может сообщать противоположное тому, что говорит словами. Это ставит ребенка в невозможную ситуацию: если он воспримет слова в соответствии с их номинальной ценностью, он будет лгать себе, так как определенно ощущает противоположное сообщение родителя. Возможно, в словах сообщение заключается в том, что ребенку ради своей пользы стоит пойти в кровать, но то, что родитель сообщает всем своим телом и манерой речи, говорит о том, что ребенку нужно пойти спать ради пользы взрослых.
Эта невозможная ситуация, в которой ребенку приходится выбирать, верить ли ему словам взрослого или доверять собственным чувствам, может привести к дилемме, в которой нарушается согласованность того, как ребенок воспринимает собственные чувства. В соответствии с моделью Бейтсона это может привести к шизофрении.
Модель двойной связи Бейтсона является фундаментальным элементом многих традиций психотерапии — и более или менее относится к детству большинства людей. Тот факт, что взрослым настолько же тяжело лгать детям в эмоциональных вопросах, насколько легко в интеллектуальных, указывает, что дети еще не «переросли» фундаментальное знание: тело говорит больше, чем слова. (Однако они еще не открыли для себя то, что многие интеллектуальные утверждения имеют место только в сознании и потому не находят выражения в языке тела).
Но это явление имеет отношение не только к нашему пониманию психических болезней. Тот факт, что язык нашего лица и тела говорит много того, что далеко не всегда соотносится с нашими словами, касается каждого.
Другой американский антрополог, Эдвард Т. Холл в 50-60-е годы описывал, как движения тела во времени и пространстве применяются в различных культурах для того, чтобы выразить сообщение, которое не выражается словами. Это вызывает серьезные сложности в мультинациональных компаниях, так как немцы и американцы имеют противоположный взгляд на открытую дверь офиса. Немец думает, что дверь сначала нужно закрыть, а затем открыть, в то время как американец воспринимает закрытую дверь как отказ.
Но двери — это мелочи. Настоящая драма заключается в том, что язык тела говорит гораздо больше, чем наша речь. «Осознание того, что существуют значимые части нашей личности, которые не поддаются нашему сознательному контролю, но которые отлично заметны всем окружающим, может показаться пугающим, — писал Холл. — Подсознательное открыто для всех, за исключением самого человека, который прячет от себя те части, которые в его ранние годы вызывали неодобрение важных для него людей».
Другие знают о нас больше, чем мы сами знаем о себе. Через наш язык тела другие люди получают доступ к знаниям на миллионы бит, хранящимся в нашем мозгу, но никогда не доходящих до нашего сознания. В конце концов, язык является довольно новым изобретением в нашей биологической эволюции.
«Будучи млекопитающими, мы, хотя и во многом на бессознательном уровне, знакомы с привычками общения в своих взаимоотношениях, — писал Бейтсон в 1996 году в статье, посвященной сложностям общения с дельфинами. — Как и другие наземные животные, большую часть нашего общения в этой области мы осуществляем посредством кинетики (движений) и паралингвистических сигналов, таких, как движения тела, невольные напряжения произвольных мышц, изменения выражения лица, колебания, изменения темпа речи или движения, обертоны в голосе, неравномерность экспрессии. Если вы хотите знать, что означает собачий лай, вы смотрите на губы собаки, шерсть на ее загривке, хвост и так далее. Эти «выразительные» части ее тела сообщают вам, на какой предмет окружения она лает и каким схемам отношений с этим объектом она, скорее всего, последует в ближайшие несколько секунд. Помимо этого, вы смотрите на ее органы чувств — глаза, уши и нос».
Проблема заключается в том, что на практике мы, люди, не хотим признавать, что являемся животными: мы склонны идентифицировать себя со своим сознанием. И потому нам хочется верить: все, что мы говорим, содержится в словах. Мы воспринимаем себя очень буквально. Мы думаем, что информация является важной частью разговора.
Идея Бейтсона заключается в том, чтобы объяснить возникновение подобного шизофренического поведения в двойной связи детства: своим телом родитель может сообщать противоположное тому, что говорит словами. Это ставит ребенка в невозможную ситуацию: если он воспримет слова в соответствии с их номинальной ценностью, он будет лгать себе, так как определенно ощущает противоположное сообщение родителя. Возможно, в словах сообщение заключается в том, что ребенку ради своей пользы стоит пойти в кровать, но то, что родитель сообщает всем своим телом и манерой речи, говорит о том, что ребенку нужно пойти спать ради пользы взрослых.
Эта невозможная ситуация, в которой ребенку приходится выбирать, верить ли ему словам взрослого или доверять собственным чувствам, может привести к дилемме, в которой нарушается согласованность того, как ребенок воспринимает собственные чувства. В соответствии с моделью Бейтсона это может привести к шизофрении.
Модель двойной связи Бейтсона является фундаментальным элементом многих традиций психотерапии — и более или менее относится к детству большинства людей. Тот факт, что взрослым настолько же тяжело лгать детям в эмоциональных вопросах, насколько легко в интеллектуальных, указывает, что дети еще не «переросли» фундаментальное знание: тело говорит больше, чем слова. (Однако они еще не открыли для себя то, что многие интеллектуальные утверждения имеют место только в сознании и потому не находят выражения в языке тела).
Но это явление имеет отношение не только к нашему пониманию психических болезней. Тот факт, что язык нашего лица и тела говорит много того, что далеко не всегда соотносится с нашими словами, касается каждого.
Другой американский антрополог, Эдвард Т. Холл в 50-60-е годы описывал, как движения тела во времени и пространстве применяются в различных культурах для того, чтобы выразить сообщение, которое не выражается словами. Это вызывает серьезные сложности в мультинациональных компаниях, так как немцы и американцы имеют противоположный взгляд на открытую дверь офиса. Немец думает, что дверь сначала нужно закрыть, а затем открыть, в то время как американец воспринимает закрытую дверь как отказ.
Но двери — это мелочи. Настоящая драма заключается в том, что язык тела говорит гораздо больше, чем наша речь. «Осознание того, что существуют значимые части нашей личности, которые не поддаются нашему сознательному контролю, но которые отлично заметны всем окружающим, может показаться пугающим, — писал Холл. — Подсознательное открыто для всех, за исключением самого человека, который прячет от себя те части, которые в его ранние годы вызывали неодобрение важных для него людей».
Другие знают о нас больше, чем мы сами знаем о себе. Через наш язык тела другие люди получают доступ к знаниям на миллионы бит, хранящимся в нашем мозгу, но никогда не доходящих до нашего сознания. В конце концов, язык является довольно новым изобретением в нашей биологической эволюции.
Задолго до того, как стало важно выяснить, могут ли другие люди выражать себя в благовоспитанной манере, было гораздо важнее знать, умеют ли они себя вести
Эксформация важнее информации. Гораздо важнее знать, что происходит в головах людей, чем понимать слова, которые они говорят.
Но если между тем, что говорится и тем, что имеется в виду, есть противоречие, в долгосрочной перспективе мы начинаем сердиться. И это хорошо, когда мы сердимся на людей, которые вербально говорят одно — и совершенно противоположное выражают своим телом. Потому что альтернатива этому — сойти с ума.
Сознательный язык отвечает за очень маленькую толику того, что происходит в социальной ситуации. Слишком много информации отсеивается, прежде чем мы доходим до нужной информации.
Люди, которые этого не понимают, выставляют себя дураками. Компании мальчишек всегда будут потешаться над любым, кто не понимает код, не может ухватить эксформацию в информации. Снобизм, групповщина, предубеждения и преследование меньшинств — все это включает в себя насмешки над теми, кто не понимает эксформации в информации.
Но если между тем, что говорится и тем, что имеется в виду, есть противоречие, в долгосрочной перспективе мы начинаем сердиться. И это хорошо, когда мы сердимся на людей, которые вербально говорят одно — и совершенно противоположное выражают своим телом. Потому что альтернатива этому — сойти с ума.
Сознательный язык отвечает за очень маленькую толику того, что происходит в социальной ситуации. Слишком много информации отсеивается, прежде чем мы доходим до нужной информации.
Люди, которые этого не понимают, выставляют себя дураками. Компании мальчишек всегда будут потешаться над любым, кто не понимает код, не может ухватить эксформацию в информации. Снобизм, групповщина, предубеждения и преследование меньшинств — все это включает в себя насмешки над теми, кто не понимает эксформации в информации.
Оружие, которое позволит справиться с этим обыкновенным информационным фашизмом — юмор
Искренний смех — это осознание лингвистическим сознанием собственной ничтожности.
Злой юмор — это доказательство недостатка семантической или умственной информации у других людей.
Говоря словами итальянского семиолога и писателя Умберто Эко, дьявол — это «вера без улыбки», а «миссия всех, кто любит человечество — заставить правду смеяться».
«Я лгу». В 1931 году это утверждение привело к теореме Геделя, которая пошатнула веру в то, что мир может быть исчерпывающе описан формулами и семантическими системами — в центральную тему столетия. В науке, философии и мышлении стало ясно, что мир нельзя поймать в сеть мысли или языка.
Проблема заключается в том, что язык и формальные системы кажутся способными справиться со всем — описать все. Семантические парадоксы типа «лжеца» — это неохотное признание языком того факта, что он является только картой территории, а не самой территорией. Теорема Геделя — это признание формальной системы в том, что она является формальной системой.
Философские парадоксы — это боль, которую испытывает интеллектуальный мир, сходная с той, которую ощущают дети, когда они видят, как взрослые говорят одно, а своим телом показывают совсем другое.
Возможность лгать — это одна из цен, которую приходится платить за сознание. «Человек может лгать сознательно, а бессознательно — не может. Доказательством этого является, к примеру, детектор лжи», — писал в 1965 году Карл Стайнбух. Возможность лжи появляется именно вследствие того, что в сознании содержится мало информации; возможность отрицания выводится из факта, что имеется всего несколько бит, с которыми можно иметь дело.
Человек, который един со своим телом, не может лгать — и дети отлично это знают.
Любой язык, любое описание, любое сознание состоит из информации, которая является результатом эксформации. Огромные количества информации должны быть отсеяны, прежде чем мы обретем сознание. Поэтому в окончательном анализе это сознание и его проявления могут быть поняты и осознаны только тогда, когда они привязаны к тому, что отсеяло всю эту информацию — к телу.
Злой юмор — это доказательство недостатка семантической или умственной информации у других людей.
Говоря словами итальянского семиолога и писателя Умберто Эко, дьявол — это «вера без улыбки», а «миссия всех, кто любит человечество — заставить правду смеяться».
«Я лгу». В 1931 году это утверждение привело к теореме Геделя, которая пошатнула веру в то, что мир может быть исчерпывающе описан формулами и семантическими системами — в центральную тему столетия. В науке, философии и мышлении стало ясно, что мир нельзя поймать в сеть мысли или языка.
Проблема заключается в том, что язык и формальные системы кажутся способными справиться со всем — описать все. Семантические парадоксы типа «лжеца» — это неохотное признание языком того факта, что он является только картой территории, а не самой территорией. Теорема Геделя — это признание формальной системы в том, что она является формальной системой.
Философские парадоксы — это боль, которую испытывает интеллектуальный мир, сходная с той, которую ощущают дети, когда они видят, как взрослые говорят одно, а своим телом показывают совсем другое.
Возможность лгать — это одна из цен, которую приходится платить за сознание. «Человек может лгать сознательно, а бессознательно — не может. Доказательством этого является, к примеру, детектор лжи», — писал в 1965 году Карл Стайнбух. Возможность лжи появляется именно вследствие того, что в сознании содержится мало информации; возможность отрицания выводится из факта, что имеется всего несколько бит, с которыми можно иметь дело.
Человек, который един со своим телом, не может лгать — и дети отлично это знают.
Любой язык, любое описание, любое сознание состоит из информации, которая является результатом эксформации. Огромные количества информации должны быть отсеяны, прежде чем мы обретем сознание. Поэтому в окончательном анализе это сознание и его проявления могут быть поняты и осознаны только тогда, когда они привязаны к тому, что отсеяло всю эту информацию — к телу.
Глава 8. Вид изнутри
Создание искусственного интеллекта не слишком продвинулось. На самом деле можно сказать, что его постигло фиаско. Компьютеры и роботы, которых мы разработали на сегодняшний день, все еще не слишком умны. Но попытки имитировать человека позволили очень много узнать о том, что такое человек — или, что будет более правильным, чем человек не является.
Искусственный интеллект воспринимает человека как создание, которое функционирует в соответствии с набором специфических правил — алгоритмов. Человек рассматривается как постижимый, понятный и определяемый. Этот взгляд повторяется и в когнитивной психологии, которую мы обсуждали ранее и которая тесно связана с попытками создания искусственного интеллекта.
Несложно построить компьютеры, которые могут играть в шахматы или решать примеры. Компьютеры легко справляются с тем, чему мы выучились в школе. Но компьютерам очень сложно выучить то, чему обучаются дети еще до того, как начинают ходить в школу: узнавать, к примеру, чашку, расположенную вверх ногами, ориентироваться на заднем дворе, распознавать лица, видеть.
Слепое пятно
◊ Закройте левый глаз и направьте правый глаз на маленький ромбик слева от строки. Двигайте указательным пальцем по строчке в сторону от значка. Продолжайте смотреть на значок, но позвольте своему вниманию следовать за вашим пальцем. Попытайтесь пару раз (так как будет сложно не двигать глазами). Затем вы заметите феномен: кончик вашего пальца исчезнет, когда вы будете приближаться к правому краю страницы — то есть к концу строки. Через пару сантиметров он снова появится.
Когда вы найдете точку, где кончик пальца исчезает, подвигайте пальцем туда и обратно несколько раз, чтобы убедиться, что в вашем поле зрения действительно есть слепое пятно.
Чтобы это выяснить, нам не нужны компьютеры. О существовании слепого пятна известно уже в течение столетий, и этому есть разумное объяснение: в каком-то месте сетчатки есть область, где нет зрительных клеток, где из глаза выходят нервные волокна и кровеносные сосуды. Вот почему в нашем поле зрения имеется «пропуск» — так называемое слепое пятно.
Но существование слепого пятна — это еще не самое интересное. Интересно то, что мы его не видим. В нормальных условиях мы пользуемся двумя глазами, которые постоянно находятся в движении. Поэтому нет ничего удивительного, что слепое пятно мы не видим.
Но даже когда мы закрываем один глаз, мы все равно не видим слепого пятна: соответствующая область сетчатки просто заполняется чем-то, аналогичным окружающему изображению. Нам приходится двигать пальцем по странице книги, чтобы его обнаружить. Если пальца нет, а есть лишь страница, промежуток в картинке заполняет страница.
На самом же деле это вообще не слепое пятно. Это, по выражению психолога Джулиада Джейнса, «анти-пятно». Даже если от этого пятна мы не получаем никакой информации о том, что происходит, мы не воспринимаем никакого разрыва восприятия, а воспринимаем это место как нечто аналогичное тому, что его окружает. Мы не знаем, что то, что мы видим — это трюк. То, что мы видим, было подкорректировано.
Симуляция — это реконструкция, реплика, слепок чего-либо. Если вы можете симулировать процесс, это значит, что вы можете воспроизвести самые важные его аспекты, и без необходимости проводить сам процесс вы сможете выяснить, где этот процесс заканчивается.
Симуляция — это динамическая интерпретация, гипотеза, а, следовательно, предсказание.
Наше восприятие реальности — это в определенном смысле восприятие нашей симуляции того, что там происходит.
Важное открытие, которое дают нам зрительные иллюзии, заключается в том, что мы никогда не воспринимаем вещи напрямую — мы видим их как интерпретацию. Мы не можем воспринимать куб Неккера иначе как трехмерный, и нам приходится делать усилие, чтобы воспринять его просто как линии на бумаге.
Искусственный интеллект воспринимает человека как создание, которое функционирует в соответствии с набором специфических правил — алгоритмов. Человек рассматривается как постижимый, понятный и определяемый. Этот взгляд повторяется и в когнитивной психологии, которую мы обсуждали ранее и которая тесно связана с попытками создания искусственного интеллекта.
Несложно построить компьютеры, которые могут играть в шахматы или решать примеры. Компьютеры легко справляются с тем, чему мы выучились в школе. Но компьютерам очень сложно выучить то, чему обучаются дети еще до того, как начинают ходить в школу: узнавать, к примеру, чашку, расположенную вверх ногами, ориентироваться на заднем дворе, распознавать лица, видеть.
Слепое пятно
◊ Закройте левый глаз и направьте правый глаз на маленький ромбик слева от строки. Двигайте указательным пальцем по строчке в сторону от значка. Продолжайте смотреть на значок, но позвольте своему вниманию следовать за вашим пальцем. Попытайтесь пару раз (так как будет сложно не двигать глазами). Затем вы заметите феномен: кончик вашего пальца исчезнет, когда вы будете приближаться к правому краю страницы — то есть к концу строки. Через пару сантиметров он снова появится.
Когда вы найдете точку, где кончик пальца исчезает, подвигайте пальцем туда и обратно несколько раз, чтобы убедиться, что в вашем поле зрения действительно есть слепое пятно.
Чтобы это выяснить, нам не нужны компьютеры. О существовании слепого пятна известно уже в течение столетий, и этому есть разумное объяснение: в каком-то месте сетчатки есть область, где нет зрительных клеток, где из глаза выходят нервные волокна и кровеносные сосуды. Вот почему в нашем поле зрения имеется «пропуск» — так называемое слепое пятно.
Но существование слепого пятна — это еще не самое интересное. Интересно то, что мы его не видим. В нормальных условиях мы пользуемся двумя глазами, которые постоянно находятся в движении. Поэтому нет ничего удивительного, что слепое пятно мы не видим.
Но даже когда мы закрываем один глаз, мы все равно не видим слепого пятна: соответствующая область сетчатки просто заполняется чем-то, аналогичным окружающему изображению. Нам приходится двигать пальцем по странице книги, чтобы его обнаружить. Если пальца нет, а есть лишь страница, промежуток в картинке заполняет страница.
На самом же деле это вообще не слепое пятно. Это, по выражению психолога Джулиада Джейнса, «анти-пятно». Даже если от этого пятна мы не получаем никакой информации о том, что происходит, мы не воспринимаем никакого разрыва восприятия, а воспринимаем это место как нечто аналогичное тому, что его окружает. Мы не знаем, что то, что мы видим — это трюк. То, что мы видим, было подкорректировано.
Симуляция — это реконструкция, реплика, слепок чего-либо. Если вы можете симулировать процесс, это значит, что вы можете воспроизвести самые важные его аспекты, и без необходимости проводить сам процесс вы сможете выяснить, где этот процесс заканчивается.
Симуляция — это динамическая интерпретация, гипотеза, а, следовательно, предсказание.
Наше восприятие реальности — это в определенном смысле восприятие нашей симуляции того, что там происходит.
Важное открытие, которое дают нам зрительные иллюзии, заключается в том, что мы никогда не воспринимаем вещи напрямую — мы видим их как интерпретацию. Мы не можем воспринимать куб Неккера иначе как трехмерный, и нам приходится делать усилие, чтобы воспринять его просто как линии на бумаге.
Сначала мы воспринимаем интерпретацию, симуляцию — не то, что именно мы ощущаем, а лишь нашу симуляцию того, что мы ощущаем
Мы не ощущаем, затем воспринимаем и далее симулируем, интерпретируем, оцениваем и предполагаем.
Мы ощущаем, симулируем — а затем воспринимаем. Возможно. А иногда мы ощущаем и симулируем — а затем действуем, так как времени воспринимать нет.
Это урок, который дают нам зрительные иллюзии — ощущение, симулирование и только потом восприятие. Весьма радикальный урок.
Все эти аспекты не просто подлежат анализу, а затем воссоединению в единую картину лошади, которую оседлал человек; зрительные образы должны не только ассоциироваться с запахами, звуками, ощущениями и удовольствием — это должно произойти одновременно и еще до того, как человек свалится с этой лошади!
Человеческому мозгу приходится справляться с координацией обработки более чем 11 миллионов бит, которые поступают каждую секунду и делятся между сотнями миллионов нервных клеток, чтобы потом все эти различные импульсы составились в одну сознательную картину того, что происходит вокруг.
Все это должно происходить постоянно, до 16 часов в сутки. Безо всякой рассинхронизации.
Обретение знания о мире имеет свою цену: не обязательно потому, что цену имеет получение знания, а потому, что от него бывает сложно избавиться.
Ясное чистое сознание и есть истинная цена — и мы не можем познать мир без этого ясного сознания, которым, в свою очередь, мы не можем обладать, если не отсеем всю информацию, присутствовавшую в нашем сознании мгновением раньше.
Информация интересна, когда мы снова от нее избавились — приняли большое количество информации, извлекли из него то, что важно, и отбросили остальное.
Сама по себе информация — почти мера случайности, непредсказуемости, неопределенности. Информация больше соотносится с беспорядком, нежели с порядком, так как порядок возникает в ситуациях, когда информации меньше, чем ее могло бы быть.
Информация — это мера того, сколько других сообщений могло бы присутствовать взамен того, которое имеется на самом деле, или того, что могло быть, но не было сказано.
Сложность физического и биологического мира может быть описана как глубина: количество отсеянной информации.
В жизни нас интересует не то, что содержит больше информации и, следовательно, требует больше времени для описания, так как это идентично беспорядку, неряшливости, хаосу. Но и не то, что исключительно хорошо организовано, так как это предсказуемо и в нем нет никаких сюрпризов.
Разговор включает в себя обмен информацией — но это не самое важное, так как в словах разговора очень мало информации. Наиболее важное — это отсеивание информации, которое происходит еще до того, когда все облачается в слова.
Отправитель сводит массу информации в очень небольшой ее объем в форме того, что на самом деле говорится. Исходя из контекста получатель воспроизводит массив информации, которая была отсеяна. Таким образом, отправитель может создать эксформацию путем отсеивания информации, передать результирующую информацию и видеть соответствующее количество эксформации, которая формируется в голове получателя.
Сознание не может говорить посредством подсознательного восприятия именно потому, что оно является подсознательным. Но опыт иллюзий и других повседневных явлений доказывает: то, что мы воспринимаем — это симуляция того, что мы ощущаем.
Мы ощущаем, симулируем — а затем воспринимаем. Возможно. А иногда мы ощущаем и симулируем — а затем действуем, так как времени воспринимать нет.
Это урок, который дают нам зрительные иллюзии — ощущение, симулирование и только потом восприятие. Весьма радикальный урок.
Все эти аспекты не просто подлежат анализу, а затем воссоединению в единую картину лошади, которую оседлал человек; зрительные образы должны не только ассоциироваться с запахами, звуками, ощущениями и удовольствием — это должно произойти одновременно и еще до того, как человек свалится с этой лошади!
Человеческому мозгу приходится справляться с координацией обработки более чем 11 миллионов бит, которые поступают каждую секунду и делятся между сотнями миллионов нервных клеток, чтобы потом все эти различные импульсы составились в одну сознательную картину того, что происходит вокруг.
Все это должно происходить постоянно, до 16 часов в сутки. Безо всякой рассинхронизации.
Обретение знания о мире имеет свою цену: не обязательно потому, что цену имеет получение знания, а потому, что от него бывает сложно избавиться.
Ясное чистое сознание и есть истинная цена — и мы не можем познать мир без этого ясного сознания, которым, в свою очередь, мы не можем обладать, если не отсеем всю информацию, присутствовавшую в нашем сознании мгновением раньше.
Информация интересна, когда мы снова от нее избавились — приняли большое количество информации, извлекли из него то, что важно, и отбросили остальное.
Сама по себе информация — почти мера случайности, непредсказуемости, неопределенности. Информация больше соотносится с беспорядком, нежели с порядком, так как порядок возникает в ситуациях, когда информации меньше, чем ее могло бы быть.
Информация — это мера того, сколько других сообщений могло бы присутствовать взамен того, которое имеется на самом деле, или того, что могло быть, но не было сказано.
Сложность физического и биологического мира может быть описана как глубина: количество отсеянной информации.
В жизни нас интересует не то, что содержит больше информации и, следовательно, требует больше времени для описания, так как это идентично беспорядку, неряшливости, хаосу. Но и не то, что исключительно хорошо организовано, так как это предсказуемо и в нем нет никаких сюрпризов.
Разговор включает в себя обмен информацией — но это не самое важное, так как в словах разговора очень мало информации. Наиболее важное — это отсеивание информации, которое происходит еще до того, когда все облачается в слова.
Отправитель сводит массу информации в очень небольшой ее объем в форме того, что на самом деле говорится. Исходя из контекста получатель воспроизводит массив информации, которая была отсеяна. Таким образом, отправитель может создать эксформацию путем отсеивания информации, передать результирующую информацию и видеть соответствующее количество эксформации, которая формируется в голове получателя.
Сознание не может говорить посредством подсознательного восприятия именно потому, что оно является подсознательным. Но опыт иллюзий и других повседневных явлений доказывает: то, что мы воспринимаем — это симуляция того, что мы ощущаем.
Отсеивание информации и, следовательно, интерпретация сенсорной информации происходит задолго до того, как она достигает сознания
Большая часть нашей ментальной жизни происходит бессознательно — не только как результат фрейдовского подавления, но и как нормальный способ функционирования.
Часть III. Сознание
Глава 9. Задержка в полсекунды
Длительный интервал времени (в среднем около 800 мс), который составляет потенциал готовности, предшествующий действию, выполняемому в произвольном ритме, заставляет задать критически важный вопрос: возникает ли столь же рано и сознательное понимание добровольного намерения действовать?
Другими словами, если такое простое действие, как движение пальца, начинается в мозгу за секунду до начала мышечной деятельности, когда же сознание принимает решение инициировать это действие?
Даже самая небольшая пауза для размышления показывает, что если мы сравним потенциал готовности с нашим собственным опытом повседневной жизни, что-то совершенно не стыкуется.
Никакой секунды ни проходит от момента принятия решения согнуть палец на руке или покачать пальцем на ноге и до того момента, когда мы это сделаем! Ни в коем случае! Секунда — это очень долго, и это время мы можем легко почувствовать. Если мы протягиваем для чего-то руку или пинаем кота, между действием и решением не может пройти целой секунды. Мы бы заметили.
Таким образом, сознательное решение не может происходить в тот же момент, когда начинается потенциал готовности. Потому что это значило бы, что от момента, когда мы приняли решение, и до момента, когда мы начали действовать, действительно прошла секунда.
(Конечно, часто именно так и происходит. Иногда на это уходят годы. Но здесь мы говорим о решении щелкнуть пальцами — добровольно и потому, что нам так захотелось).
Таким образом, исходя из самонаблюдения, мы можем исключить возможность того, что наше решение действовать появляется одновременно с началом потенциала готовности.
С нашим опытом гораздо больше согласуется предположение, что мы сознательно решаем реагировать за какое-то время до того, как действуем. Не за целую секунду, но, возможно, за 0,1 секунды.
Это, однако, ставит перед нами другую, скорее всего, непостижимую проблему: если мозг начинает работать за какое-то время до того, как я решаю двинуть пальцем, есть ли у меня свободная воля?
Другими словами, если такое простое действие, как движение пальца, начинается в мозгу за секунду до начала мышечной деятельности, когда же сознание принимает решение инициировать это действие?
Даже самая небольшая пауза для размышления показывает, что если мы сравним потенциал готовности с нашим собственным опытом повседневной жизни, что-то совершенно не стыкуется.
Никакой секунды ни проходит от момента принятия решения согнуть палец на руке или покачать пальцем на ноге и до того момента, когда мы это сделаем! Ни в коем случае! Секунда — это очень долго, и это время мы можем легко почувствовать. Если мы протягиваем для чего-то руку или пинаем кота, между действием и решением не может пройти целой секунды. Мы бы заметили.
Таким образом, сознательное решение не может происходить в тот же момент, когда начинается потенциал готовности. Потому что это значило бы, что от момента, когда мы приняли решение, и до момента, когда мы начали действовать, действительно прошла секунда.
(Конечно, часто именно так и происходит. Иногда на это уходят годы. Но здесь мы говорим о решении щелкнуть пальцами — добровольно и потому, что нам так захотелось).
Таким образом, исходя из самонаблюдения, мы можем исключить возможность того, что наше решение действовать появляется одновременно с началом потенциала готовности.
С нашим опытом гораздо больше согласуется предположение, что мы сознательно решаем реагировать за какое-то время до того, как действуем. Не за целую секунду, но, возможно, за 0,1 секунды.
Это, однако, ставит перед нами другую, скорее всего, непостижимую проблему: если мозг начинает работать за какое-то время до того, как я решаю двинуть пальцем, есть ли у меня свободная воля?
Шоу начинается еще до того, как мы решаем, что оно должно начаться!
Действие инициируется еще до того, как мы решаем его совершить!
Действие инициируется еще до того, как мы решаем его совершить!
Любое предположение, близкое к нашему повседневному представлению о том, что мы сами определяем свои поступки, проявляя свободную волю, безусловно, требует, чтобы выполнение решений не инициировалось за секунду до того, как мы их примем.
Если мы хотим воспринимать сознание как определенную материально базирующуюся величину, вызываемую активностью мозга, сознание никак не может появляться первым. Что-то должно начинаться еще до того, как в дело вступит сознание.
Странно только то, что наше сознательное решение осознается настолько позже того момента, когда оно было принято. И это возвращает нас к первому возражению: как же сознание может быть в ответе за все, если оно не является инициатором?
Так как только сознание сознательно, а осознанность должна быть результатом настолько скучных церебральных механизмов, что они остаются в подсознании — сознание никогда не может за все отвечать.
…человеческие существа могут реагировать исключительно быстро — но они не могут добровольно реагировать немного более медленно. Если они хотят реагировать чуть медленнее, чем они это делают инстинктивно, им приходится реагировать сознательно — и на это уходит намного больше времени.
То есть то, что должно совершаться быстро, совершается бессознательно. Сознание не может действовать немного медленнее — только значительно медленнее, ведь сознание — это нечто, чем мы пользуемся, когда не слишком — то спешим.
…для того, чтоб появилось сознание, необходима активность мозга в течение почти половины секунды. Это касается как сенсорного восприятия, так и принятия решений.
В первом случае субъективное восприятие переносится назад во времени, так что оно ощущается, как будто происходит в то же самое время, когда подается сигнал. Когда сознание принимает решение произвести действие, это решение воспринимается как первый шаг процесса. А та активность, которая происходит в течение почти половины секунды, вообще не воспринимается.
Сознание наделяет своего обладателя картиной мира и картиной себя как активного игрока в этом мире. Но обе эти картины подверглись существенному редактированию: картина ощущений отредактирована таким образом, что сознание не знает о том, что другие части тела уже, возможно, получили это ощущение за полсекунды до того, как возникло осознание. Сознание скрывает любое подпороговое восприятие — и реакцию на него.
Аналогично искажается и картина действий самого субъекта: сознание представляет себя как инициатора действий. Но оно таковым не является, так как события уже начинают развиваться к тому времени, когда появляется сознание.
Сознание — это обманщик, которому требуется достаточно сильная подтасовка наших мирских данных. Но как раз это и является сутью сознания: отсеиваются огромные количества информации, и то, что присутствует — это как раз то, что имеет значение.
Нормальному сознанию совершенно все равно, начинается ли потенциал готовности за полсекунды до того, как появляется сознание. Для него важно знать, какие действия решено предпринять. Или что ощущается на коже.
Как это выглядит, когда мы открываем череп пациента или заставляем студентов сгибать пальцы, почти неважно: важно то, что сознание возникает тогда, когда мы уже отсеяли всю ненужную нам информацию.
…сознание не может инициировать действие, но оно может решить, что его не стоит выполнять.
Сознание не является высшим подразделением, которое посылает сообщения своим подчиненным в мозгу.
Сознание работает путем отбрасывания предложений, отсеивания решений, которые делает подсознательное. Сознание отсеивает информацию, отвергает альтернативы — «нет, спасибо!»
Если мы хотим воспринимать сознание как определенную материально базирующуюся величину, вызываемую активностью мозга, сознание никак не может появляться первым. Что-то должно начинаться еще до того, как в дело вступит сознание.
Странно только то, что наше сознательное решение осознается настолько позже того момента, когда оно было принято. И это возвращает нас к первому возражению: как же сознание может быть в ответе за все, если оно не является инициатором?
Так как только сознание сознательно, а осознанность должна быть результатом настолько скучных церебральных механизмов, что они остаются в подсознании — сознание никогда не может за все отвечать.
…человеческие существа могут реагировать исключительно быстро — но они не могут добровольно реагировать немного более медленно. Если они хотят реагировать чуть медленнее, чем они это делают инстинктивно, им приходится реагировать сознательно — и на это уходит намного больше времени.
То есть то, что должно совершаться быстро, совершается бессознательно. Сознание не может действовать немного медленнее — только значительно медленнее, ведь сознание — это нечто, чем мы пользуемся, когда не слишком — то спешим.
…для того, чтоб появилось сознание, необходима активность мозга в течение почти половины секунды. Это касается как сенсорного восприятия, так и принятия решений.
В первом случае субъективное восприятие переносится назад во времени, так что оно ощущается, как будто происходит в то же самое время, когда подается сигнал. Когда сознание принимает решение произвести действие, это решение воспринимается как первый шаг процесса. А та активность, которая происходит в течение почти половины секунды, вообще не воспринимается.
Сознание наделяет своего обладателя картиной мира и картиной себя как активного игрока в этом мире. Но обе эти картины подверглись существенному редактированию: картина ощущений отредактирована таким образом, что сознание не знает о том, что другие части тела уже, возможно, получили это ощущение за полсекунды до того, как возникло осознание. Сознание скрывает любое подпороговое восприятие — и реакцию на него.
Аналогично искажается и картина действий самого субъекта: сознание представляет себя как инициатора действий. Но оно таковым не является, так как события уже начинают развиваться к тому времени, когда появляется сознание.
Сознание — это обманщик, которому требуется достаточно сильная подтасовка наших мирских данных. Но как раз это и является сутью сознания: отсеиваются огромные количества информации, и то, что присутствует — это как раз то, что имеет значение.
Нормальному сознанию совершенно все равно, начинается ли потенциал готовности за полсекунды до того, как появляется сознание. Для него важно знать, какие действия решено предпринять. Или что ощущается на коже.
Как это выглядит, когда мы открываем череп пациента или заставляем студентов сгибать пальцы, почти неважно: важно то, что сознание возникает тогда, когда мы уже отсеяли всю ненужную нам информацию.
…сознание не может инициировать действие, но оно может решить, что его не стоит выполнять.
Сознание не является высшим подразделением, которое посылает сообщения своим подчиненным в мозгу.
Сознание работает путем отбрасывания предложений, отсеивания решений, которые делает подсознательное. Сознание отсеивает информацию, отвергает альтернативы — «нет, спасибо!»
Сознание — это инстанция, которая выбирает между множеством опций, которые предлагает нам бессознательное
«Многие этические структуры, в том числе и десять заповедей, являются предписанием не поступать определенным образом, — писал Бенджамин Либет в 1985 году.
Он добавлял: — Если окончательное намерение действовать возникает бессознательно, само по себе появление намерения нельзя предотвратить сознательно, хотя его проявление в виде моторного действия и можно контролировать сознательно».
Либет проводит различие между физическим действием и нашим побуждением действовать как умственным феноменом. Мы можем контролировать свои действия — но не свои побуждения, заключает он.
И это очень глубокое различие, потому что есть большая разница между восприятием морали, которая говорит вам, что мы можем делать, и морали, которая говорит вам, какие желания у вас могут возникнуть.
Между иудаизмом и христианством существует очень большая разница в том, что можно и чего нельзя делать.
Иудаизм выражается в запретах. Нельзя убивать, красть, прелюбодействовать и т. д. Десять заповедей из Старого Завета являются моральной основой иудейской веры.
А вот христианство выражается распоряжениями — оно осуждает само желание делать то, что запрещают делать десять заповедей. Грех хотеть чего-то, чего хотеть нельзя, даже если ты не будешь этого делать.
«Вы когда-либо слышали о рабби Хиллеле? — спросил меня Бенджамин Либет, когда мы обсуждали его теорию вето. — Еще за 50 лет до Христа он сказал: «Не поступай с другими так, как ты не хотел бы, чтобы поступали с тобой!». Это гораздо более ясное правило, чем христианское «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». Если об этом задуматься, то значения совершенно разные!» — говорит Либет.
И действительно: мужчина может знать несколько женщин, которые вовсе не хотели бы, чтобы он поступил с ними так, как он хотел бы, чтобы они поступили с ним!
Рабби Хиллель создал свою формулу, когда язычник заявил ему, что он хочет изучить всю Тору — свод законов — «при условии, что ты сможешь научить меня Закону, пока я стою на одной ноге». Хиллель сказал ему: «То, что тебе не нравится, не делай другим — это и есть весь Закон; все остальное — комментарии, иди и учись!»
Он добавлял: — Если окончательное намерение действовать возникает бессознательно, само по себе появление намерения нельзя предотвратить сознательно, хотя его проявление в виде моторного действия и можно контролировать сознательно».
Либет проводит различие между физическим действием и нашим побуждением действовать как умственным феноменом. Мы можем контролировать свои действия — но не свои побуждения, заключает он.
И это очень глубокое различие, потому что есть большая разница между восприятием морали, которая говорит вам, что мы можем делать, и морали, которая говорит вам, какие желания у вас могут возникнуть.
Между иудаизмом и христианством существует очень большая разница в том, что можно и чего нельзя делать.
Иудаизм выражается в запретах. Нельзя убивать, красть, прелюбодействовать и т. д. Десять заповедей из Старого Завета являются моральной основой иудейской веры.
А вот христианство выражается распоряжениями — оно осуждает само желание делать то, что запрещают делать десять заповедей. Грех хотеть чего-то, чего хотеть нельзя, даже если ты не будешь этого делать.
«Вы когда-либо слышали о рабби Хиллеле? — спросил меня Бенджамин Либет, когда мы обсуждали его теорию вето. — Еще за 50 лет до Христа он сказал: «Не поступай с другими так, как ты не хотел бы, чтобы поступали с тобой!». Это гораздо более ясное правило, чем христианское «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой». Если об этом задуматься, то значения совершенно разные!» — говорит Либет.
И действительно: мужчина может знать несколько женщин, которые вовсе не хотели бы, чтобы он поступил с ними так, как он хотел бы, чтобы они поступили с ним!
Рабби Хиллель создал свою формулу, когда язычник заявил ему, что он хочет изучить всю Тору — свод законов — «при условии, что ты сможешь научить меня Закону, пока я стою на одной ноге». Хиллель сказал ему: «То, что тебе не нравится, не делай другим — это и есть весь Закон; все остальное — комментарии, иди и учись!»
То, что тебе не нравиться, не делай другим
Хиллелю удалось сжать все десять моисеевых заповедей в одну формулу, которая сохраняет логическую структуру заповедей и их запретительную природу. Мораль — это вопрос того, чего нельзя делать. И опять-таки, это означает, что
Мораль — это не вопрос того, что человек может захотеть сделать;
мораль — это вопрос того, что человек делает
мораль — это вопрос того, что человек делает
Христианство говорит, что мы должны поступать правильно и даже не думать о том, чтобы поступить плохо. Иудаизм говорит: нельзя делать то, что плохо.
Христианский запрет касается желания поступить плохо. Иудаизм же относится к самому действию. Затем христианство добавляет, что поступать нужно правильно.
Если ваше сознание не имеет возможности контролировать потребность в действии (так как оно даже не знает о том, что такая потребность возникла), сложно сказать, каким образом мы тогда можем отвечать за свои потребности и мечты.
Если знания, полученные Либетом в результате эксперимента, верны, то выполнение христианского запрета желать жену соседа или не хотеть прикончить своего босса может оказаться под угрозой. Ведь наше сознание не может контролировать наши желания.
Вы можете возразить: чтобы это сказать, не нужны никакие научные эксперименты. Но не будет ли это с вашей стороны простой легкомысленностью? История христианства — это во многом история греха и спасения, людей, которые борются со своими греховными мыслями, и вечных попыток не быть введенными в искушение.
Христианству всегда удавалось заставить людей ощущать себя так, как будто их греховные мысли были их собственной личной проблемой.
И вот появляется еврейский нейрофизиолог и говорит нам, что согласно его теориям
Христианский запрет касается желания поступить плохо. Иудаизм же относится к самому действию. Затем христианство добавляет, что поступать нужно правильно.
Если ваше сознание не имеет возможности контролировать потребность в действии (так как оно даже не знает о том, что такая потребность возникла), сложно сказать, каким образом мы тогда можем отвечать за свои потребности и мечты.
Если знания, полученные Либетом в результате эксперимента, верны, то выполнение христианского запрета желать жену соседа или не хотеть прикончить своего босса может оказаться под угрозой. Ведь наше сознание не может контролировать наши желания.
Вы можете возразить: чтобы это сказать, не нужны никакие научные эксперименты. Но не будет ли это с вашей стороны простой легкомысленностью? История христианства — это во многом история греха и спасения, людей, которые борются со своими греховными мыслями, и вечных попыток не быть введенными в искушение.
Христианству всегда удавалось заставить людей ощущать себя так, как будто их греховные мысли были их собственной личной проблемой.
И вот появляется еврейский нейрофизиолог и говорит нам, что согласно его теориям
Сознание вообще не в состоянии контролировать желания, которые ему предлагаются
Бенджамин Либет и его эксперименты с исключительной точностью указывают на различия между Старым и Новым заветом, между иудаизмом и христианством. Разница между тем, что мы можем делать и что нам позволено хотеть делать — это старая традиция европейской культуры.
Если сознательное «Я» не имеет возможности контролировать свое желание действовать, как мы можем осуждать людей, которые испытывают похоть каждый раз, когда видят жену соседа? Но именно это — контролировать — нам нужно делать согласно Нагорной проповеди.
Верно и обратное: открытия Либета также указывают и на проблемы иудаизма: что люди имеют право думать и чувствовать друг насчет друга все, что хотят — постольку, поскольку они не облекают это в действие.
«Только действия, совершенные в реальности, могут иметь практическое значение для других людей», — так говорит Либет о том, насколько моральным будет позволять людям думать о других все, что им угодно.
На практике значение имеют не ваши намерения, а ваши действия — это сущность иудейской этики. Но верно ли это? И каковы будут последствия, если нет?
Иудаизм может легко стать духовной лицензией на возникновение жестоких и злых чувств и желаний относительно других людей. Но если вы не действуете так, как не хотели бы, чтобы действовали по отношению к вам (или делали что-то, что противоречит десяти заповедям), то что бы вы ни думали или чувствовали — все ОК.
Отсутствие кода ментальной этики в иудейской традиции может привести к той форме внутренней жестокости и злобности, которую изображает Шекспир в образе Венецианского купца.
И это допустимо, так как иудаизм говорит: на других людей влияют только действия. Но это попросту неправда, хотя с научной точки для подобной веры не было оснований вплоть до последних десятилетий.
Проблема заключается в том, что если такие вещи, как подпороговое восприятие и прайминг, действительно существуют, на самом деле мы знаем гораздо больше о том, что думают и чувствуют другие люди, чем знает наше сознание.
И потому то, что мы думаем о других людях и ощущаем по отношению к ним, имеет значение, даже если наш сознательный здравый смысл говорит нам: мы никому не делаем ничего плохого, хотя в глубине души знаем, что они заслуживают хорошего шлепка.
Если бы на других людей оказывало влияние только то, что мы говорим и делаем, мы могли бы думать все, что угодно и чувствовать себя как угодно — это не имело бы никакого значения. Но подобная точка зрения человека не соответствует реальности.
На самом деле открытия Либета можно сравнить с бумерангом для иудейского восприятия морали: как раз потому, что наше сознание отстает, сложно контролировать, сколько наших мыслей смогут претвориться в действие.
Проблема иудаизма заключается в том, что он разрешает внутреннюю жестокость, которую сознание на самом деле не в состоянии контролировать, так как изнутри нас исходит гораздо больше, чем нам известно на сознательном уровне. К примеру, через язык тела.
Проблема же с христианством заключается в том, что оно требует внутренней чистоты — но требует ее от нашего сознания, которое не имеет возможности управлять тем, что происходит в уме человека.
Вето Либета — это очень красивое описание того, как работает сознание. Но это также, возможно, создает самую неверную картину того, что означает быть человеком в повседневной жизни.
Сознательное вето — это вето, о котором мы знаем. Так что мы можем спросить себя: как часто мы накладываем вето на решение за 0,2 секунды до того, как начнется его выполнение.
Ответ, конечно, будет таким: бывают определенные ситуации, в которых мы постоянно и сознательно накладываем вето на свои побуждения. Но в других обстоятельствах делаем это редко. Вето часто появляются только в тех ситуациях, которые сами по себе не часты.
К примеру: когда мы нервничаем, стесняемся, спотыкаемся о собственные ноги, запинаемся, садимся, встаем, резко жестикулируем, начинаем что-то и бросаем на полпути, говорим: «Да, конечно… нет, я не это имел в виду», оскорбляем и путаем окружающих самыми странными изречениями.
Или когда мы изучаем что-то новое и сложное: язык, танец, игру. Мы неловки и неуклюжи, мы болезненно осознаем, что можем делать и чего не можем, мы останавливаем себя на половине движения и стоим, выглядя как робкие новички — каковыми и являемся.
Если сознательное «Я» не имеет возможности контролировать свое желание действовать, как мы можем осуждать людей, которые испытывают похоть каждый раз, когда видят жену соседа? Но именно это — контролировать — нам нужно делать согласно Нагорной проповеди.
Верно и обратное: открытия Либета также указывают и на проблемы иудаизма: что люди имеют право думать и чувствовать друг насчет друга все, что хотят — постольку, поскольку они не облекают это в действие.
«Только действия, совершенные в реальности, могут иметь практическое значение для других людей», — так говорит Либет о том, насколько моральным будет позволять людям думать о других все, что им угодно.
На практике значение имеют не ваши намерения, а ваши действия — это сущность иудейской этики. Но верно ли это? И каковы будут последствия, если нет?
Иудаизм может легко стать духовной лицензией на возникновение жестоких и злых чувств и желаний относительно других людей. Но если вы не действуете так, как не хотели бы, чтобы действовали по отношению к вам (или делали что-то, что противоречит десяти заповедям), то что бы вы ни думали или чувствовали — все ОК.
Отсутствие кода ментальной этики в иудейской традиции может привести к той форме внутренней жестокости и злобности, которую изображает Шекспир в образе Венецианского купца.
И это допустимо, так как иудаизм говорит: на других людей влияют только действия. Но это попросту неправда, хотя с научной точки для подобной веры не было оснований вплоть до последних десятилетий.
Проблема заключается в том, что если такие вещи, как подпороговое восприятие и прайминг, действительно существуют, на самом деле мы знаем гораздо больше о том, что думают и чувствуют другие люди, чем знает наше сознание.
И потому то, что мы думаем о других людях и ощущаем по отношению к ним, имеет значение, даже если наш сознательный здравый смысл говорит нам: мы никому не делаем ничего плохого, хотя в глубине души знаем, что они заслуживают хорошего шлепка.
Если бы на других людей оказывало влияние только то, что мы говорим и делаем, мы могли бы думать все, что угодно и чувствовать себя как угодно — это не имело бы никакого значения. Но подобная точка зрения человека не соответствует реальности.
На самом деле открытия Либета можно сравнить с бумерангом для иудейского восприятия морали: как раз потому, что наше сознание отстает, сложно контролировать, сколько наших мыслей смогут претвориться в действие.
Проблема иудаизма заключается в том, что он разрешает внутреннюю жестокость, которую сознание на самом деле не в состоянии контролировать, так как изнутри нас исходит гораздо больше, чем нам известно на сознательном уровне. К примеру, через язык тела.
Проблема же с христианством заключается в том, что оно требует внутренней чистоты — но требует ее от нашего сознания, которое не имеет возможности управлять тем, что происходит в уме человека.
Вето Либета — это очень красивое описание того, как работает сознание. Но это также, возможно, создает самую неверную картину того, что означает быть человеком в повседневной жизни.
Сознательное вето — это вето, о котором мы знаем. Так что мы можем спросить себя: как часто мы накладываем вето на решение за 0,2 секунды до того, как начнется его выполнение.
Ответ, конечно, будет таким: бывают определенные ситуации, в которых мы постоянно и сознательно накладываем вето на свои побуждения. Но в других обстоятельствах делаем это редко. Вето часто появляются только в тех ситуациях, которые сами по себе не часты.
К примеру: когда мы нервничаем, стесняемся, спотыкаемся о собственные ноги, запинаемся, садимся, встаем, резко жестикулируем, начинаем что-то и бросаем на полпути, говорим: «Да, конечно… нет, я не это имел в виду», оскорбляем и путаем окружающих самыми странными изречениями.
Или когда мы изучаем что-то новое и сложное: язык, танец, игру. Мы неловки и неуклюжи, мы болезненно осознаем, что можем делать и чего не можем, мы останавливаем себя на половине движения и стоим, выглядя как робкие новички — каковыми и являемся.
Или когда есть что-то действительно важное для нас, мы делаем из себя полных дураков и все портим
Другими словами, это очень неприятные ситуации, в которых мы осознаем себя и осознаем тот факт, что останавливаем свои побуждения к действию.
Накладывать запрет на побуждения к действию нас заставляет не только страх перед божественным наказанием. Это сам по себе неприятный процесс. Неловкий. Неуклюжий. Напряженный.
Мы прерываем себя, так как можем быть не уверены в своей способности действовать, или от страха того, что окружающие нас осудят. Мы боимся быть осмеянными. Сознательно, мы склоны судить себя, смотреть на себя со стороны, видеть себя так, как видят нас другие люди.
Сознательное вето является обязательным только потому, что существует разница между тем, чего хочет сознательная воля и тем, что требуют подсознательные желания. Вето, которое накладывается на нечто подсознательное, отражает тот факт, что существует разница между тем, чего хочет сознательное и чего хочет бессознательное.
Не существует пределов, до которых люди могут накачивать себя коктейлями, транквилизаторами и другими наркотиками, чтобы выйти за пределы этих сознательных запретов.
Накладывать запрет на побуждения к действию нас заставляет не только страх перед божественным наказанием. Это сам по себе неприятный процесс. Неловкий. Неуклюжий. Напряженный.
Мы прерываем себя, так как можем быть не уверены в своей способности действовать, или от страха того, что окружающие нас осудят. Мы боимся быть осмеянными. Сознательно, мы склоны судить себя, смотреть на себя со стороны, видеть себя так, как видят нас другие люди.
Сознательное вето является обязательным только потому, что существует разница между тем, чего хочет сознательная воля и тем, что требуют подсознательные желания. Вето, которое накладывается на нечто подсознательное, отражает тот факт, что существует разница между тем, чего хочет сознательное и чего хочет бессознательное.
Не существует пределов, до которых люди могут накачивать себя коктейлями, транквилизаторами и другими наркотиками, чтобы выйти за пределы этих сознательных запретов.
Мы очень сильно хотим уйти от ситуаций, когда что-то себе запрещаем
В письме по поводу вето в нашей повседневной жизни Либет пишет: «Я полагаю, что ваше замечание о сознательных запретах, которые чаще используются в неприятных ситуациях, действительно неплохое. Но я бы не стал минимизировать его важность и для многих по меньшей мере нейтральных ситуаций — к примеру, когда мы подавляем желание что-то сказать человеку (по поводу его/ее внешности или поведения) и т. д. Но ваше замечание о запретах в конфликте между сознательной волей и подсознательно появившимися желаниями и др. не тривиально, и его стоит учесть.»
В начале 20 века датский философ и физиолог Харальд Хоффдинг сформулировал эту мысль предельно ясно, даже несмотря на то, что он, конечно, не был знаком с теорией вето или идеей запретов как ассоциирующихся с дискомфортом: Когда подсознательные стремления действовать имеют то же направление, что и сознательные мысли, и чувства, заметить их нелегко… Их сила чаще всего соединяется с силой сознательных мотивов, которым и приписывается честь или позор за все совершенное действие.
Другими словами, мы замечаем подсознательное только тогда, когда оно идет наперекор сознанию. Ведь наше сознание предпочитает верить, что оно идентично человеку и не слишком охотно дает дорогу подсознательным устремлениям.
Возможно, этот механизм и объясняет, почему фрейдистская традиция особенно выделяла подсознательный характер подавленных желаний:
В начале 20 века датский философ и физиолог Харальд Хоффдинг сформулировал эту мысль предельно ясно, даже несмотря на то, что он, конечно, не был знаком с теорией вето или идеей запретов как ассоциирующихся с дискомфортом: Когда подсознательные стремления действовать имеют то же направление, что и сознательные мысли, и чувства, заметить их нелегко… Их сила чаще всего соединяется с силой сознательных мотивов, которым и приписывается честь или позор за все совершенное действие.
Другими словами, мы замечаем подсознательное только тогда, когда оно идет наперекор сознанию. Ведь наше сознание предпочитает верить, что оно идентично человеку и не слишком охотно дает дорогу подсознательным устремлениям.
Возможно, этот механизм и объясняет, почему фрейдистская традиция особенно выделяла подсознательный характер подавленных желаний:
Именно потому, что бессознательное не сознательно, наше сознание предпочитает его не признавать
И единственные ситуации, в которых сознание вынуждено признать, что в человеке есть больше, нежели его сознание — это ситуации, в которых есть конфликт между сознательным и бессознательным.
Парадоксально — но все, что может быть замечено, является и (наиболее) подавляемым.
То, что процесс вето обычно связан с дискомфортом, не означает, что мы не можем наложить подобное сознательное вето. Вето существует — даже если мы им не пользуемся.
Но это означает только то, что нам не нравится это делать — и это опять-таки означает, что мы чувствуем себя лучше всего, когда наше сознание не проявляет свою свободную волю.
Люди более всего счастливы, когда не их сознание выбирает бессознательные побуждения. Люди довольны больше всего тогда, когда они просто действуют.
Но последствия этого наблюдения заключаются в том, что нам приходится лицом к лицу столкнуться с фактом:
Парадоксально — но все, что может быть замечено, является и (наиболее) подавляемым.
То, что процесс вето обычно связан с дискомфортом, не означает, что мы не можем наложить подобное сознательное вето. Вето существует — даже если мы им не пользуемся.
Но это означает только то, что нам не нравится это делать — и это опять-таки означает, что мы чувствуем себя лучше всего, когда наше сознание не проявляет свою свободную волю.
Люди более всего счастливы, когда не их сознание выбирает бессознательные побуждения. Люди довольны больше всего тогда, когда они просто действуют.
Но последствия этого наблюдения заключаются в том, что нам приходится лицом к лицу столкнуться с фактом:
Когда мы чувствуем себя хорошо, отвечает за это вовсе не наше сознание
Глава 10. «Я» Максвелла
Полсекунды — это довольно долгое время, если вы играете в футбол или играете с детьми. Но это не слишком долго, если вы будете вести себя как обычный взрослый. Большинство приличных и цивилизованных видов деятельности проходят с очень небольшой скоростью.
Половина секунды не слишком много значит в разговоре, так как он происходит медленно. Почти всегда можно заранее угадать, как закончится предложение, по меньшей мере за полсекунды до того, как оно закончится. Так что мы вполне успеваем быстро подавать свои реплики в разговоре, даже несмотря на то, что для осознания всего, что мы слышим, нам требуется полсекунды.
Человек подвергается воздействию скрытых раздражителей, когда ему показываются две разные вещи, к примеру, две световые вспышки, которые расположены близко друг к другу во времени и пространстве. Если показать очень яркую, а затем очень слабую вспышку одну за другой, более слабую удастся замаскировать — и испытуемый ее не заметит! Это верно и для тех случаев, когда более слабая вспышка показывается раньше, чем более яркая. Обратная маскировка может применяться для стирания введенной сенсорной информации — она никогда не достигнет сознания.
«Следовательно, можно заключить, что есть возможность запрограммировать, а затем запустить без дальнейшего участия сознания определенные решения и простые движения… а также более сложные движения».
Но это открытие носит и тревожный характер: мы способны действовать еще до того, как осознаем, почему мы действуем.
Половина секунды не слишком много значит в разговоре, так как он происходит медленно. Почти всегда можно заранее угадать, как закончится предложение, по меньшей мере за полсекунды до того, как оно закончится. Так что мы вполне успеваем быстро подавать свои реплики в разговоре, даже несмотря на то, что для осознания всего, что мы слышим, нам требуется полсекунды.
Человек подвергается воздействию скрытых раздражителей, когда ему показываются две разные вещи, к примеру, две световые вспышки, которые расположены близко друг к другу во времени и пространстве. Если показать очень яркую, а затем очень слабую вспышку одну за другой, более слабую удастся замаскировать — и испытуемый ее не заметит! Это верно и для тех случаев, когда более слабая вспышка показывается раньше, чем более яркая. Обратная маскировка может применяться для стирания введенной сенсорной информации — она никогда не достигнет сознания.
«Следовательно, можно заключить, что есть возможность запрограммировать, а затем запустить без дальнейшего участия сознания определенные решения и простые движения… а также более сложные движения».
Но это открытие носит и тревожный характер: мы способны действовать еще до того, как осознаем, почему мы действуем.
Мы не только не знаем, для чего действуем — мы не имеем представления и о том, что побудило нас к действию
Другими словами, раздражитель может быть настолько коротким, что мы не сможем его осознать — и тем не менее будем на него реагировать. Таким образом, мы способны реагировать на то, что никогда не достигает нашего сознания. Мы не знаем, на что среагировали!
…принятие решения о действии требует больше времени, чем подсознательное реагирование на раздражитель. Можно реагировать, не осознавая почему.
Возможно заранее запрограммировать сложные модели поведения, которые будут срабатывать по неизвестной причине. Не исключено, что многие наши реакции и ответы запускаются без получения сознанием информации о том, что происходит.
Но где же тогда свобода воли? Действия могут начинаться и развиваться без участия сознания. И действительно, можно согласиться с тем, что многие свои повседневные дела мы выполняем именно так.
Существуют большие области нашего поведения, в которых наши действия контролируются сознанием. Но концепция свободы воли тесно связана с концепцией сознания.
Может ли мое сознательное «я» вообще решать, что я собираюсь делать? Невозможно определить свое «я» без привлечения сознания. Для «я» характерна ответственность и последовательность.
Способность отвечать за свои действия и давать им обоснование — это весьма значительная часть идеи «я». Но «я» зачастую является просто наблюдателем многих действий своего обладателя.
«Он как всегда опаздывал. Когда он вскочил на свой велосипед, он знал, что опоздает на встречу. Так что все, на что он мог теперь надеяться — максимально уменьшить время опоздания в пути, который обычно занимал у него всего менее получаса.
Когда он пересекал бульвар Странд по пути в Остерброгад, он значительно опережал автобус, который находился позади его. И не должно было возникнуть никаких проблем, когда он будет проезжать остановку — еще до того, как ожидающие пассажиры выйдут на велосипедную дорожку, чтобы сесть на автобус. Так он полагал.
Внезапно на велосипедную дорожку выскочил мальчик — всего в нескольких метрах впереди него. Велосипедист двигался быстро. Очень быстро. Он уже ничего не мог сделать. Как в наркотическом дурмане он увидел, что время замедлило свой ход до скорости улитки, а его «я» уменьшилось до размеров наблюдателя за его собственными действиями.
Нужно было принимать решение: либо наехать на мальчика, либо намеренно перевернуть велосипед и упасть. Других альтернатив не было, так как с левой стороны в этот час пик движение было оживленным, а справа люди ждали автобуса.
Как кто-то, смотрящий кино, он увидел, как пришло решение в пользу мальчика: велосипед был брошен в сторону, а сам он проехал несколько метров по асфальту. Было больно — но не более того. Он получил несколько царапин и уважительную причину того, почему он опоздал на встречу — и историю, которую можно было потом рассказывать (если бы было принято другое решение, он вряд ли рассказывал бы истории об этом, не так ли?).
Кто принял решение? Не его «я». Его «я» было только наблюдателем. Но и не мальчик — и не Михаэль Лаудруп.
Что-то внутри него приняло решение, но его восприятие было ясным и недвусмысленным: это было не его «я», так как его «я» было наблюдателем, стоящим снаружи, отстраненным. Заранее блокированным, так как не было времени начинать размышления.
Его «я» в этом решении не имело никакой свободной воли. Но решение принимал он сам.»
Эта ситуация — превосходная аналогия с ситуациями, которые изучал Бенджамин Либет:
…принятие решения о действии требует больше времени, чем подсознательное реагирование на раздражитель. Можно реагировать, не осознавая почему.
Возможно заранее запрограммировать сложные модели поведения, которые будут срабатывать по неизвестной причине. Не исключено, что многие наши реакции и ответы запускаются без получения сознанием информации о том, что происходит.
Но где же тогда свобода воли? Действия могут начинаться и развиваться без участия сознания. И действительно, можно согласиться с тем, что многие свои повседневные дела мы выполняем именно так.
Существуют большие области нашего поведения, в которых наши действия контролируются сознанием. Но концепция свободы воли тесно связана с концепцией сознания.
Может ли мое сознательное «я» вообще решать, что я собираюсь делать? Невозможно определить свое «я» без привлечения сознания. Для «я» характерна ответственность и последовательность.
Способность отвечать за свои действия и давать им обоснование — это весьма значительная часть идеи «я». Но «я» зачастую является просто наблюдателем многих действий своего обладателя.
«Он как всегда опаздывал. Когда он вскочил на свой велосипед, он знал, что опоздает на встречу. Так что все, на что он мог теперь надеяться — максимально уменьшить время опоздания в пути, который обычно занимал у него всего менее получаса.
Когда он пересекал бульвар Странд по пути в Остерброгад, он значительно опережал автобус, который находился позади его. И не должно было возникнуть никаких проблем, когда он будет проезжать остановку — еще до того, как ожидающие пассажиры выйдут на велосипедную дорожку, чтобы сесть на автобус. Так он полагал.
Внезапно на велосипедную дорожку выскочил мальчик — всего в нескольких метрах впереди него. Велосипедист двигался быстро. Очень быстро. Он уже ничего не мог сделать. Как в наркотическом дурмане он увидел, что время замедлило свой ход до скорости улитки, а его «я» уменьшилось до размеров наблюдателя за его собственными действиями.
Нужно было принимать решение: либо наехать на мальчика, либо намеренно перевернуть велосипед и упасть. Других альтернатив не было, так как с левой стороны в этот час пик движение было оживленным, а справа люди ждали автобуса.
Как кто-то, смотрящий кино, он увидел, как пришло решение в пользу мальчика: велосипед был брошен в сторону, а сам он проехал несколько метров по асфальту. Было больно — но не более того. Он получил несколько царапин и уважительную причину того, почему он опоздал на встречу — и историю, которую можно было потом рассказывать (если бы было принято другое решение, он вряд ли рассказывал бы истории об этом, не так ли?).
Кто принял решение? Не его «я». Его «я» было только наблюдателем. Но и не мальчик — и не Михаэль Лаудруп.
Что-то внутри него приняло решение, но его восприятие было ясным и недвусмысленным: это было не его «я», так как его «я» было наблюдателем, стоящим снаружи, отстраненным. Заранее блокированным, так как не было времени начинать размышления.
Его «я» в этом решении не имело никакой свободной воли. Но решение принимал он сам.»
Эта ситуация — превосходная аналогия с ситуациями, которые изучал Бенджамин Либет:
Действие инициирует не сознательное «я» человека.
Но это совершенно точно делает сам человек
Но это совершенно точно делает сам человек
Существует разница между «я» и личностью в целом. «Я осознаю, что я — это более чем мое «я». Но «я» не хочет этого признавать.
Думающее, сознательное «я» настаивает на том, что оно и есть истинный игрок, активный деятель, тот, кто за все отвечает.
Но оно не может им быть — в том случае, если мы всерьез будем воспринимать открытия Либета. Они ясно показывают, что сознательное «я» не инициирует наши действия. Во многих ситуациях, когда совсем нет времени, чтобы наложить сознательное вето, «я» просто выводится из игры. «я» может думать, что это оно совершает действия, но это — лишь иллюзия.
Похоже на то, что свобода воли исчезает в никуда: «я» — это просто безвольная деревяшка, которую несет вода, невинная жертва ветра и погоды. И более того — этот кусочек постоянно уверяет себя: «Я придерживаюсь своего курса!»
Смысл задержки Либета заключается не в том, что сами люди решают, когда предпринять действие. Смысл ее заключается в том, что процесс начинает не сознание, а нечто другое — подсознание. То есть всем распоряжается все же сам человек — но его «я» не имеет власти отдавать распоряжения. Это делает «Я».
Все это позволяет нам сформулировать решение проблемы свободы воли:
Думающее, сознательное «я» настаивает на том, что оно и есть истинный игрок, активный деятель, тот, кто за все отвечает.
Но оно не может им быть — в том случае, если мы всерьез будем воспринимать открытия Либета. Они ясно показывают, что сознательное «я» не инициирует наши действия. Во многих ситуациях, когда совсем нет времени, чтобы наложить сознательное вето, «я» просто выводится из игры. «я» может думать, что это оно совершает действия, но это — лишь иллюзия.
Похоже на то, что свобода воли исчезает в никуда: «я» — это просто безвольная деревяшка, которую несет вода, невинная жертва ветра и погоды. И более того — этот кусочек постоянно уверяет себя: «Я придерживаюсь своего курса!»
Смысл задержки Либета заключается не в том, что сами люди решают, когда предпринять действие. Смысл ее заключается в том, что процесс начинает не сознание, а нечто другое — подсознание. То есть всем распоряжается все же сам человек — но его «я» не имеет власти отдавать распоряжения. Это делает «Я».
Все это позволяет нам сформулировать решение проблемы свободы воли:
Мы действительно обладаем свободной волей, но она принадлежит не «я», а «Я»
Нам нужно провести различие между «я» и «Я». Это не идентичные понятия. «Я» больше, чем «я». И именно «Я» принимает решения, когда «я» этого не делает.
«я» — это сознательный игрок, «Я» — это человек в целом. «я» не находится у руля во многих ситуациях: к примеру, в неотложных случаях. «я» отвечает за многие и многие ситуации, когда имеется время на раздумья. Но оно есть не всегда.
Термин «Я» охватывает все телесные действия и ментальные процессы, которые не инициируются и не ведутся сознательным «я». Термин «я» включает в себя все телесные действия и ментальные процессы, которые являются сознательными.
Эмпирические свидетельства, полученные благодаря измерению пропускной способности сознания, подпорогового восприятия и экспериментам Либета, показывают, что «я» и близко не решает так много вопросов, как полагает оно само. «я» присваивает себе заслуги за решения, вычисления, осознания и реакции, которые осуществляет «Я». На самом деле «я» отказывается признавать существование «Я», которое не идентично ему самому. «я» не несет ответственности за «Я», но продолжает притворяться.
Эта мысль не является новой интерпретацией открытий Бенджамина Либета. Когда его спросили, как он рассматривает возможность решения проблемы свободы воли в свете результатов его экспериментов, Либет сослался на цитату американского философа Томаса Найгеля. В 1987 году Найтель написал эссе для Лондонского книжного обзора, в котором описывал работу Либета и ее последствия:
«я» — это сознательный игрок, «Я» — это человек в целом. «я» не находится у руля во многих ситуациях: к примеру, в неотложных случаях. «я» отвечает за многие и многие ситуации, когда имеется время на раздумья. Но оно есть не всегда.
Термин «Я» охватывает все телесные действия и ментальные процессы, которые не инициируются и не ведутся сознательным «я». Термин «я» включает в себя все телесные действия и ментальные процессы, которые являются сознательными.
Эмпирические свидетельства, полученные благодаря измерению пропускной способности сознания, подпорогового восприятия и экспериментам Либета, показывают, что «я» и близко не решает так много вопросов, как полагает оно само. «я» присваивает себе заслуги за решения, вычисления, осознания и реакции, которые осуществляет «Я». На самом деле «я» отказывается признавать существование «Я», которое не идентично ему самому. «я» не несет ответственности за «Я», но продолжает притворяться.
Эта мысль не является новой интерпретацией открытий Бенджамина Либета. Когда его спросили, как он рассматривает возможность решения проблемы свободы воли в свете результатов его экспериментов, Либет сослался на цитату американского философа Томаса Найгеля. В 1987 году Найтель написал эссе для Лондонского книжного обзора, в котором описывал работу Либета и ее последствия:
Наше сознательное ощущение выбора — это иллюзия контроля после того, как действие уже стало свершившимся фактом
Люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они ощущают; люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, о чем они думают: люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они делают.
Человек в основе своей не сознателен. Человек в своей основе бессознателен. Идея сознательного «я», которое отвечает за всё, что входит и выходит — это иллюзия. Возможно, полезная, но все же иллюзия
Реализация беспомощности «я» и силы «Я» может привести к беспокойству: кто же тогда я такой? Что я могу делать? «я» беспокоит наличие чего-то, что находится вне его — но внутри человека, с которым оно привыкло себя идентифицировать.
В конечном итоге «я» не может принять того факта, что в распоряжении человека имеются силы, к которым «я» не имеет доступа. Но если «я» хочет и далее придерживаться этой точки зрения, ему придется признать факт, что человек, о котором он говорит, не обладает свободой воли.
Если «я» хочет поддерживать свое всемогущество, то это будет подразумевать отсутствие могущества самого человека — отсутствие свободы воли.
Задержка Либета заставляет нас выбирать между «я» и свободой воли. Нам придется столкнуться лицом к лицу с тем, что мы являемся чем-то гораздо большим, чем привыкли думать о себе, что у нас есть гораздо больше ресурсов, чем мы осознаем, что мы оказываем на мир гораздо большее влияние, чем в состоянии заметить.
Когда необходимо сделать что-то очень быстро, иначе неминуем несчастный случай, мы становимся наблюдателями своих собственных действий. Мы не видим себя изнутри как человека, который делает выбор — мы видим себя снаружи выполняющими действия в ответ на брошенный вызов.
Возможность видеть себя изнутри как существо, делающее выбор, связана с наличием большого количества времени для принятия решения, которое нет необходимости принимать менее чем за полсекунды. Но в неотложных случаях нет времени ощущать свободу воли.
Восприятие свободы воли связано с ситуациями, где «Я» решается позволить «я» принимать решение. Когда же нужна более высокая скорость, то «я» с его свободой воли отстраняется, а «Я» просто реагирует. «я» может ощущать свободу воли, когда «Я» ему это позволяет.
Мы очень часто бываем в ситуациях, когда «я» просит «Я» отстранить его от управления. Когда мы идем в свой футбольный клуб или выходим на поле играть, наше «я» принимает решение подвергнуть нас ситуации, в которой «я» ничего не решает.
Мы страстно желаем ощутить это «сейчас». Мы проводим значительную часть своего свободного времени, стремясь его получить — в спорте, танцах, играя в игры, ведя интенсивные разговоры, в сексе и в интоксикации.
В конечном итоге «я» не может принять того факта, что в распоряжении человека имеются силы, к которым «я» не имеет доступа. Но если «я» хочет и далее придерживаться этой точки зрения, ему придется признать факт, что человек, о котором он говорит, не обладает свободой воли.
Если «я» хочет поддерживать свое всемогущество, то это будет подразумевать отсутствие могущества самого человека — отсутствие свободы воли.
Задержка Либета заставляет нас выбирать между «я» и свободой воли. Нам придется столкнуться лицом к лицу с тем, что мы являемся чем-то гораздо большим, чем привыкли думать о себе, что у нас есть гораздо больше ресурсов, чем мы осознаем, что мы оказываем на мир гораздо большее влияние, чем в состоянии заметить.
Когда необходимо сделать что-то очень быстро, иначе неминуем несчастный случай, мы становимся наблюдателями своих собственных действий. Мы не видим себя изнутри как человека, который делает выбор — мы видим себя снаружи выполняющими действия в ответ на брошенный вызов.
Возможность видеть себя изнутри как существо, делающее выбор, связана с наличием большого количества времени для принятия решения, которое нет необходимости принимать менее чем за полсекунды. Но в неотложных случаях нет времени ощущать свободу воли.
Восприятие свободы воли связано с ситуациями, где «Я» решается позволить «я» принимать решение. Когда же нужна более высокая скорость, то «я» с его свободой воли отстраняется, а «Я» просто реагирует. «я» может ощущать свободу воли, когда «Я» ему это позволяет.
Мы очень часто бываем в ситуациях, когда «я» просит «Я» отстранить его от управления. Когда мы идем в свой футбольный клуб или выходим на поле играть, наше «я» принимает решение подвергнуть нас ситуации, в которой «я» ничего не решает.
Мы страстно желаем ощутить это «сейчас». Мы проводим значительную часть своего свободного времени, стремясь его получить — в спорте, танцах, играя в игры, ведя интенсивные разговоры, в сексе и в интоксикации.
Наблюдение за людьми, которые отстранили свое «я», чтобы позволить «Я» жить полной жизнью, мы называем искусством, представлением или первоклассным спортом
Для нашего восприятия театрального представления жизненно важно, присутствуют ли актеры на сцене. Чувствуют ли они ненависть, когда повторяют полные ненависти слова текста. Ощущают ли они радость, когда озвучивают слова, наполненные радостью. Чувствуют ли они любовь, когда ее играют.
Если актер присутствует, находящиеся в зале получают замечательные впечатления. Если актер не присутствует, нет смысла присутствовать и публике. С таким же успехом все они могли остаться дома и читать Шекспира.
То же касается музыки и учебных лекций. Великий дирижер Вильгельм Фуртвенглер говорит об этом так: «Единственное незаменимое условие (чтобы аудитория могла понять лекцию) заключается в том, что лектор должен сам понимать, о чем он говорит, и понимать значение своих слов. Это звучит как прописная истина, но для музыкантов это вовсе не так. Только тогда, когда сказанное созвучно собственному пониманию человека, оно может считаться правильным; только тогда, когда сыгранное или спетое созвучно чувствам человека, оно может приобрести ту форму, которая ведет к пониманию другими людьми».
Сыграть хорошо сложно потому, что «я» не имеет доступа к значительной части информации, которая необходима актеру, чтобы вся его личность присутствовала во время представления. Так как люди в основном конвертируют информацию бессознательно, сознательное «я» не может автоматически активировать всю информацию, которая необходима для хорошего представления. «я» может повторять текст — но этого недостаточно. «я» должно позволить «Я» «прожить» роль, прочувствовать, как она развивается.
Театр предполагает, что «Я» освобождается, чтобы оно могло развернуться. Если «я» не позволяет «Я» освободиться, мы имеем постановку, которая усложняется запретами. Сознание все время хочет отслеживать и контролировать. В результате представление будет неровным и не будет вызывать доверия, так как ни одной эмоции нельзя доверять, если ее контролирует и ей препятствует сознание.
Но проблема заключается в том, чтобы дать «Я» свободу. Это требует доверия со стороны «я». Доверия, которое приходит через практику.
Тренировки, репетиции и еще больше тренировок. В любых представлениях ключевым фактором являются тренировки и подготовка. Это является ничуть не менее истинным и для представлений, где необходимо чувство импровизации. Самое важное в тренировках — это то, что «я» начинает доверять своему «Я». «я» учится верить, что «Я» может чувствовать эмоции и выполнять движения.
Репетиции создают запас автоматических навыков, которые можно будет применять без осознания того, что они применяются. Внимательные глазки «я» присутствуют во время репетиции — но не во время представления.
То же самое касается и игр с мячом, велосипедного спорта и секса.
Если актер присутствует, находящиеся в зале получают замечательные впечатления. Если актер не присутствует, нет смысла присутствовать и публике. С таким же успехом все они могли остаться дома и читать Шекспира.
То же касается музыки и учебных лекций. Великий дирижер Вильгельм Фуртвенглер говорит об этом так: «Единственное незаменимое условие (чтобы аудитория могла понять лекцию) заключается в том, что лектор должен сам понимать, о чем он говорит, и понимать значение своих слов. Это звучит как прописная истина, но для музыкантов это вовсе не так. Только тогда, когда сказанное созвучно собственному пониманию человека, оно может считаться правильным; только тогда, когда сыгранное или спетое созвучно чувствам человека, оно может приобрести ту форму, которая ведет к пониманию другими людьми».
Сыграть хорошо сложно потому, что «я» не имеет доступа к значительной части информации, которая необходима актеру, чтобы вся его личность присутствовала во время представления. Так как люди в основном конвертируют информацию бессознательно, сознательное «я» не может автоматически активировать всю информацию, которая необходима для хорошего представления. «я» может повторять текст — но этого недостаточно. «я» должно позволить «Я» «прожить» роль, прочувствовать, как она развивается.
Театр предполагает, что «Я» освобождается, чтобы оно могло развернуться. Если «я» не позволяет «Я» освободиться, мы имеем постановку, которая усложняется запретами. Сознание все время хочет отслеживать и контролировать. В результате представление будет неровным и не будет вызывать доверия, так как ни одной эмоции нельзя доверять, если ее контролирует и ей препятствует сознание.
Но проблема заключается в том, чтобы дать «Я» свободу. Это требует доверия со стороны «я». Доверия, которое приходит через практику.
Тренировки, репетиции и еще больше тренировок. В любых представлениях ключевым фактором являются тренировки и подготовка. Это является ничуть не менее истинным и для представлений, где необходимо чувство импровизации. Самое важное в тренировках — это то, что «я» начинает доверять своему «Я». «я» учится верить, что «Я» может чувствовать эмоции и выполнять движения.
Репетиции создают запас автоматических навыков, которые можно будет применять без осознания того, что они применяются. Внимательные глазки «я» присутствуют во время репетиции — но не во время представления.
То же самое касается и игр с мячом, велосипедного спорта и секса.
Нам можно. Мы осмеливаемся. У нас есть вера в себя
За любым хорошим представлением стоят работа и тяжелый труд — репетиции, тренировки, дисциплина. На этом настаивает сознательное «я», которое дает этому самому «я» доверие к способности «Я» справиться с задачей. В представлении участвует «Я». Без участия сознания.
Когда представление окончено и аудитория начинает аплодировать, сознание и «я» возвращаются как бы из транса и просыпаются посреди аплодисментов.
Подобное раскачивание присутствует в любом представлении — это раскачивание вперед и назад между четким и дисциплинированным «я» с его знанием техники, выразительности и последовательности, с одной стороны — и тем способом, которым «Я» дает жизнь всем намерениям в бессознательном, лишенном запретов потоке эмпатии, с другой.
Эти факторы не сводятся только к тем видам искусства, которые требуют исполнения. Они присутствуют и в повседневной жизни.
В нашей повседневной жизни встречаются массы примеров нашей способности обретать ощущение полного и блаженного единства с тем, что мы делаем. Это спонтанное и непосредственно ощущение того, что энергия течет и с нами пребывает сила.
В контексте того языка, который мы используем в этой книге, речь идет о ситуациях, в которых «Я» позволено делать то, что оно делает — автоматически и без контроля со стороны «я». Это приятные ситуации, которые не отмечены запретами и осознанностью. В подобном восприятии нет нервозности и стеснительности — зато присутствуют уют, ощущение того, что все вокруг знакомо, и — спокойствие.
В своем лучшем смысле работа включает в себя подобные ощущения, даже если оплата за нее не слишком хороша и начальник всегда отвергает ваши блестящие идеи. Когда дела идут хорошо, все просто хорошо. Вы ко всему готовы, и работа спорится у вас в руках.
Возможно, тенденция к трудоголизму, столь распространенная во многих сегментах общества, на самом деле заключается в поисках этого состояния бессознательного присутствия.
Подобные приятные переживания, появляются ли они на работе, дома или когда мы общаемся с природой и миром, снаружи могут показаться тривиальными — мы просто делаем то, что делаем обычно. Но изнутри в них есть весьма нетривиальная глубина.
Когда представление окончено и аудитория начинает аплодировать, сознание и «я» возвращаются как бы из транса и просыпаются посреди аплодисментов.
Подобное раскачивание присутствует в любом представлении — это раскачивание вперед и назад между четким и дисциплинированным «я» с его знанием техники, выразительности и последовательности, с одной стороны — и тем способом, которым «Я» дает жизнь всем намерениям в бессознательном, лишенном запретов потоке эмпатии, с другой.
Эти факторы не сводятся только к тем видам искусства, которые требуют исполнения. Они присутствуют и в повседневной жизни.
В нашей повседневной жизни встречаются массы примеров нашей способности обретать ощущение полного и блаженного единства с тем, что мы делаем. Это спонтанное и непосредственно ощущение того, что энергия течет и с нами пребывает сила.
В контексте того языка, который мы используем в этой книге, речь идет о ситуациях, в которых «Я» позволено делать то, что оно делает — автоматически и без контроля со стороны «я». Это приятные ситуации, которые не отмечены запретами и осознанностью. В подобном восприятии нет нервозности и стеснительности — зато присутствуют уют, ощущение того, что все вокруг знакомо, и — спокойствие.
В своем лучшем смысле работа включает в себя подобные ощущения, даже если оплата за нее не слишком хороша и начальник всегда отвергает ваши блестящие идеи. Когда дела идут хорошо, все просто хорошо. Вы ко всему готовы, и работа спорится у вас в руках.
Возможно, тенденция к трудоголизму, столь распространенная во многих сегментах общества, на самом деле заключается в поисках этого состояния бессознательного присутствия.
Подобные приятные переживания, появляются ли они на работе, дома или когда мы общаемся с природой и миром, снаружи могут показаться тривиальными — мы просто делаем то, что делаем обычно. Но изнутри в них есть весьма нетривиальная глубина.
Социальное поле устанавливается через соглашения, социальные контракты, которые заключаются вербально. Таким образом, связующей силой нашей социальной жизни является нечто с очень низкой пропускной способностью.
Пропускная способность языка не позволяет передавать большое количество информации — и тем не менее именно она управляет всей нашей социальной жизнью.
Проблема быть социальным существом, которое вовремя приходит на назначенные встречи и подчиняется правилам, является также и проблемой индивидуума: отношения между «я», которое назначает встречи, и «Я», которое должно явиться инициатором действия.
Это можно сказать по-другому: так как люди в основном действуют бессознательно, в то время как наша социальная жизнь организуется через соглашения, которые заключены сознательно, проблема заключается в том, чтобы подсознательное начало придерживаться соглашений, заключенных сознанием.
Пропускная способность языка не позволяет передавать большое количество информации — и тем не менее именно она управляет всей нашей социальной жизнью.
Проблема быть социальным существом, которое вовремя приходит на назначенные встречи и подчиняется правилам, является также и проблемой индивидуума: отношения между «я», которое назначает встречи, и «Я», которое должно явиться инициатором действия.
Это можно сказать по-другому: так как люди в основном действуют бессознательно, в то время как наша социальная жизнь организуется через соглашения, которые заключены сознательно, проблема заключается в том, чтобы подсознательное начало придерживаться соглашений, заключенных сознанием.
Большая часть тех драм, которые разворачиваются между людьми — это драмы, которые разворачиваются внутри отдельного человека между его «я» и «Я»
Взаимоотношения между «Я» и «я» нелегки. Но они составляют центральную тему жизни каждого человека. Профессионалы музыки и театра — не единственные, кто знаком с этой проблемой. Это основная тема большей части происходящего в жизни. Дело заключается в том, что «я» приходится иметь веру в способность «Я» со всем справляться.
Давайте взглянем на несколько типичных тем современной жизни.
Если мы задумаемся о доминирующем вопросе в теме свободы воли, это будет вопрос правовой философии: если имеется даже малейшая проблема в приписывании людям свободной воли и, следовательно, свободного контроля над своими действиями, значительная часть основы той юридической системы, которую мы знаем, исчезает. Как мы можем наказывать людей за то, что они сделали, если они сами не принимали решения — сделать это? Не исчезнет ли любая идея регулируемого общества, если исчезнет свобода воли?
Социальное дерево. Два «Я» оперируют на очень высокой пропускной способности, чтобы выполнить соглашения, введенные на очень маленькой пропускной способности своими «я».
Эта книга не утверждает, что свободная воля исчезла. Вместо этого она поддерживает утверждение, что свободная воля является скорее проявлением «Я», нежели «я» (в том смысле, что «Я» определяет, кто из двух будет принимать решения).
Но именно «я» заключает социальные контракты и знает пределы того, что считается социально приемлемым — и у этого «я» есть для работы только его несчастное вето.
Проблема человека, следовательно, заключается в том, что «Я» действует, в то время как «я» подотчетно обществу. «я» приходится принимать ответственность за то, за что оно на самом деле полностью не отвечает. Закон предписывает, что человек должен выучить важный урок:
Давайте взглянем на несколько типичных тем современной жизни.
Если мы задумаемся о доминирующем вопросе в теме свободы воли, это будет вопрос правовой философии: если имеется даже малейшая проблема в приписывании людям свободной воли и, следовательно, свободного контроля над своими действиями, значительная часть основы той юридической системы, которую мы знаем, исчезает. Как мы можем наказывать людей за то, что они сделали, если они сами не принимали решения — сделать это? Не исчезнет ли любая идея регулируемого общества, если исчезнет свобода воли?
Социальное дерево. Два «Я» оперируют на очень высокой пропускной способности, чтобы выполнить соглашения, введенные на очень маленькой пропускной способности своими «я».
Эта книга не утверждает, что свободная воля исчезла. Вместо этого она поддерживает утверждение, что свободная воля является скорее проявлением «Я», нежели «я» (в том смысле, что «Я» определяет, кто из двух будет принимать решения).
Но именно «я» заключает социальные контракты и знает пределы того, что считается социально приемлемым — и у этого «я» есть для работы только его несчастное вето.
Проблема человека, следовательно, заключается в том, что «Я» действует, в то время как «я» подотчетно обществу. «я» приходится принимать ответственность за то, за что оно на самом деле полностью не отвечает. Закон предписывает, что человек должен выучить важный урок:
«я» берет на себя ответственность за «Я»
Психотерапия стала важным элементом современного общества. Человеку становится все сложнее и сложнее управлять силами, которые работают внутри него. Тяжело признать, что вся ненависть и страхи могут подниматься из подсознания. Все побуждения к действию, которые у нас появляются. И вся любовь, которую мы хотим дать, но не можем облегчить душу, так как другие не хотят этой любви. Или вся наша антипатия к людям вокруг нас.
Цель психотерапии может быть сформулирована как принятие нашим «я» нашего «Я». Принятие нашим «я» того факта, что оно в реальности не контролирует действия, даже несмотря на то, что вся наша культура говорит нам: мы можем обрести контроль, если постараемся быть святыми и благочестивыми. Смысл психотерапии для человека заключается в уроке принятия «Я» его собственным «я».
Отношения между «я» и «Я» также проявляются в контексте, где они не столь заметны. В здравоохранении, к примеру, общее мнение квалифицированных докторов заключается в том, что большинство лекарственных средств обладают сомнительной терапевтической ценностью.
Самые опасные инфекционные болезни были искоренены не благодаря лекарствам, а благодаря улучшению гигиенической ситуации и условий проживания. Лучшее питание, жилищные условия и санитария позволили искоренить такое заболевание, как туберкулез.
Но это не значит, что медикаментозные методы лечения не работают. Это просто означает, что работает не обязательно лекарство. Одним из самых эффективных среди известных лекарств является плацебо — от латинского словосочетания «я буду нравиться». Плацебо работают — но не потому, что работают прописанные таблетки или снадобья. Они эффективны потому, что пациенты верят — они сработают.
Дерево плацебо. Клинический контакт между врачом и пациентом (на высокой пропускной способности) обеспечивает «Я» пациента верой в его способности к самоисцелению. «я» пациента получает плацебо и немного медицинской латыни, чтобы оставить «Я» в покое и позволить ему мирно исцелиться.
Хороший специалист по уходу за больными осознает ценность клинического контакта. Понимание и симпатия хорошего доктора или медсестры могут вдохнуть в пациента веру в то, что ему лучше. И в этом контексте уже не столь важно, какие лекарства используются, даже несмотря на то, что для многих пациентов жизненно важно применение лекарств.
Когда применяются подобные лекарственные средства, важно, чтобы «я» пациента снова начало верить в способность «Я» исцелить себя. Болезни часто включают в себя кризисы, при которых человек может потерять веру в собственные способности.
Слишком большое количество работы, разочарования и несчастья могут заставить организм сказать «стоп» и послать нас в постель, к примеру, с простудой. Подобное кризисное начало означает: мы больше не верим, что можем справиться с ситуацией и выздороветь.
«я» не хочет позволить «Я» действовать по-своему, поддаваясь желанию отправиться в кровать кушать конфеты, читать журналы и смотреть мыльные оперы. «я» не верит в то, что «Я» обладает способностями к самоисцелению.
Цель психотерапии может быть сформулирована как принятие нашим «я» нашего «Я». Принятие нашим «я» того факта, что оно в реальности не контролирует действия, даже несмотря на то, что вся наша культура говорит нам: мы можем обрести контроль, если постараемся быть святыми и благочестивыми. Смысл психотерапии для человека заключается в уроке принятия «Я» его собственным «я».
Отношения между «я» и «Я» также проявляются в контексте, где они не столь заметны. В здравоохранении, к примеру, общее мнение квалифицированных докторов заключается в том, что большинство лекарственных средств обладают сомнительной терапевтической ценностью.
Самые опасные инфекционные болезни были искоренены не благодаря лекарствам, а благодаря улучшению гигиенической ситуации и условий проживания. Лучшее питание, жилищные условия и санитария позволили искоренить такое заболевание, как туберкулез.
Но это не значит, что медикаментозные методы лечения не работают. Это просто означает, что работает не обязательно лекарство. Одним из самых эффективных среди известных лекарств является плацебо — от латинского словосочетания «я буду нравиться». Плацебо работают — но не потому, что работают прописанные таблетки или снадобья. Они эффективны потому, что пациенты верят — они сработают.
Дерево плацебо. Клинический контакт между врачом и пациентом (на высокой пропускной способности) обеспечивает «Я» пациента верой в его способности к самоисцелению. «я» пациента получает плацебо и немного медицинской латыни, чтобы оставить «Я» в покое и позволить ему мирно исцелиться.
Хороший специалист по уходу за больными осознает ценность клинического контакта. Понимание и симпатия хорошего доктора или медсестры могут вдохнуть в пациента веру в то, что ему лучше. И в этом контексте уже не столь важно, какие лекарства используются, даже несмотря на то, что для многих пациентов жизненно важно применение лекарств.
Когда применяются подобные лекарственные средства, важно, чтобы «я» пациента снова начало верить в способность «Я» исцелить себя. Болезни часто включают в себя кризисы, при которых человек может потерять веру в собственные способности.
Слишком большое количество работы, разочарования и несчастья могут заставить организм сказать «стоп» и послать нас в постель, к примеру, с простудой. Подобное кризисное начало означает: мы больше не верим, что можем справиться с ситуацией и выздороветь.
«я» не хочет позволить «Я» действовать по-своему, поддаваясь желанию отправиться в кровать кушать конфеты, читать журналы и смотреть мыльные оперы. «я» не верит в то, что «Я» обладает способностями к самоисцелению.
Отношения между тем, кто лечит и тем, кого лечат, на самом деле возможны, и в основном являются отношениями между «я» и «Я» пациента
Рассматриваемые в этом свете, гороскопы играют важную роль в современной культуре. Они дают «я» веру в «Я». И дело не в том, что нет никаких реальных оснований полагать, будто гороскопы действительно дают основу для подобного доверия — а в том, что для этого доверия имеются другие причины. Ведь доминирующая психологическая проблема современной культуры заключается в том, что люди не хотят признавать существование «Я» за пределами своего «я».
Проблема для «я» заключается в том, что принятию «Я» нет никакой альтернативы. Мы есть то, что мы есть, и не можем никуда деться от этого факта. Но человек, конечно, может заключать множество соглашений и с собой, и с другими, которые «Я» откажется принимать.
Точно так же, как центральной проблемой правовой философии является управление ответственностью, которую «я» несет за свое «Я», центральная проблема экзистенциализма может быть расшифрована как выбор «Я» своим «я».
Даже если у нас нет другой альтернативы, кроме как выбрать себя — и, следовательно, у «я» нет никакого выбора, кроме выбора «Я» — подобный выбор не дается легко. Ведь «Я» — это все, чего не может принять «я» — непредсказуемое, беспорядочное, упрямое, быстрое и могущественное.
Экзистенциализм — это грандиозная попытка изложить в словах фундаментальную проблему «я», принимающего свое «Я». Настоящая, полная экзистенциальная важность заключается не в том, ЧТО выбирает человек, а в том, что ему приходится делать выбор.
Это не отражение «я», выбирающего, какой вариант будет более правильным.
Проблема для «я» заключается в том, что принятию «Я» нет никакой альтернативы. Мы есть то, что мы есть, и не можем никуда деться от этого факта. Но человек, конечно, может заключать множество соглашений и с собой, и с другими, которые «Я» откажется принимать.
Точно так же, как центральной проблемой правовой философии является управление ответственностью, которую «я» несет за свое «Я», центральная проблема экзистенциализма может быть расшифрована как выбор «Я» своим «я».
Даже если у нас нет другой альтернативы, кроме как выбрать себя — и, следовательно, у «я» нет никакого выбора, кроме выбора «Я» — подобный выбор не дается легко. Ведь «Я» — это все, чего не может принять «я» — непредсказуемое, беспорядочное, упрямое, быстрое и могущественное.
Экзистенциализм — это грандиозная попытка изложить в словах фундаментальную проблему «я», принимающего свое «Я». Настоящая, полная экзистенциальная важность заключается не в том, ЧТО выбирает человек, а в том, что ему приходится делать выбор.
Это не отражение «я», выбирающего, какой вариант будет более правильным.
Жизненно важно то, что «я» осмеливается выбирать один из вариантов и придерживаться его так, как будто этот вариант является его собственным (даже если это не так)
В своей «Болезни к смерти» Кьеркегор описывает чувство отчаяния, которое приходит на трех уровнях, все из которых касаются ситуации с собой, где под «собой» подразумевается дух или сознание: отношение себя к себе.
Подобное отношение может привести к отчаянию тремя способами: «Отчаяние от того, что человек не осознает себя, отчаяние от того, что человек не хочет быть собой, отчаяние от желания быть собой».
Может иметь смысл «перевод» этого триединства в рамки различия между «я» и «Я», даже несмотря на то, что такой перевод воспроизводит только один аспект того, что переводится:
Первая форма отчаяния соотносится с фактом, что между «я» и «Я» нет отношений: «я» движется по течению.
Вторая форма отчаяния предполагает, что «я» не признает «Я», которому оно соответствует. «я» сдерживается, но каждый раз проигрывает и потому приходит в отчаяние: «я» не хочу быть «Я».
Третий уровень отчаяния включает в себя «я», которое хотело бы стать «Я» — но не может отказаться от себя и признать «Я», несмотря на все его добрые намерения. «я» так хочу быть «Я» — но «я» не осмеливаюсь».
Безусловно, «Я» — это не только красивые удивительные танцевальные па и безупречные футбольные пассы. «Я» содержит большое количество весьма негативных характеристик, как об этом очень четко говорит нам психоанализ — и не только он.
Аналогично и «я» включает в себя не только вето и контроль, но еще и способность общаться с друзьями и размышлять в течение всей жизни.
Подобное отношение может привести к отчаянию тремя способами: «Отчаяние от того, что человек не осознает себя, отчаяние от того, что человек не хочет быть собой, отчаяние от желания быть собой».
Может иметь смысл «перевод» этого триединства в рамки различия между «я» и «Я», даже несмотря на то, что такой перевод воспроизводит только один аспект того, что переводится:
Первая форма отчаяния соотносится с фактом, что между «я» и «Я» нет отношений: «я» движется по течению.
Вторая форма отчаяния предполагает, что «я» не признает «Я», которому оно соответствует. «я» сдерживается, но каждый раз проигрывает и потому приходит в отчаяние: «я» не хочу быть «Я».
Третий уровень отчаяния включает в себя «я», которое хотело бы стать «Я» — но не может отказаться от себя и признать «Я», несмотря на все его добрые намерения. «я» так хочу быть «Я» — но «я» не осмеливаюсь».
Безусловно, «Я» — это не только красивые удивительные танцевальные па и безупречные футбольные пассы. «Я» содержит большое количество весьма негативных характеристик, как об этом очень четко говорит нам психоанализ — и не только он.
Аналогично и «я» включает в себя не только вето и контроль, но еще и способность общаться с друзьями и размышлять в течение всей жизни.
Две стороны человека несомненно содержат больше и хорошего, и плохого, нежели об этом можно свидетельствовать
Глава 11. Иллюзия пользователя
…в нашей каждодневной жизни само сознание контролируется поведением, источником которого являются бессознательные системы.
Ле Ду написал это в 1985 году. Но сегодня, когда последствия экспериментов Бенджамина Либета становятся очевидными, понятно: даже самые банальные и тривиальные действия — к примеру, сгибание пальца — являются результатами бессознательных процессов, которые, как полагает сознание, инициируются им — что на самом деле не так.
…сколько событий нашей повседневной жизни объясняются сознанием путем совершенно ошибочной рационализации после того, как событие уже завершено? Сколько раз мы лжем себе относительно мотивов собственных действий?
Ле Ду указывает, что мы часто придумываем подобные объяснения, когда не осознаем, что делаем. После поездки, когда мы не осознаем, как вели транспортное средство или где повернули (это часто происходит с опытными водителями), мы придумываем сознательные отговорки: дорога была прямая, или мы могли бы проехать по ней даже во сне.
«Подобные мысли — это результат сознательной части личности, которая сталкивается с фактом, что без ее одобрения или помощи совершаются целенаправленные действия. Сознательное «я» в таких случаях пытается придумать такую историю, с которой оно могло бы жить дальше», — пишет Ле Ду. Далее он продолжает:
«Мы не полностью осознаем всю информацию, которую обрабатывает наш мозг, или причины всех действий, которые мы совершаем, или происхождение всех чувств, которые мы ощущаем. Но наша сознательная часть использует все это как информацию для создания и поддержания связной истории — нашей личной истории, нашего объективного ощущения себя».
Вывод для Ле Ду очевиден:
Ле Ду написал это в 1985 году. Но сегодня, когда последствия экспериментов Бенджамина Либета становятся очевидными, понятно: даже самые банальные и тривиальные действия — к примеру, сгибание пальца — являются результатами бессознательных процессов, которые, как полагает сознание, инициируются им — что на самом деле не так.
…сколько событий нашей повседневной жизни объясняются сознанием путем совершенно ошибочной рационализации после того, как событие уже завершено? Сколько раз мы лжем себе относительно мотивов собственных действий?
Ле Ду указывает, что мы часто придумываем подобные объяснения, когда не осознаем, что делаем. После поездки, когда мы не осознаем, как вели транспортное средство или где повернули (это часто происходит с опытными водителями), мы придумываем сознательные отговорки: дорога была прямая, или мы могли бы проехать по ней даже во сне.
«Подобные мысли — это результат сознательной части личности, которая сталкивается с фактом, что без ее одобрения или помощи совершаются целенаправленные действия. Сознательное «я» в таких случаях пытается придумать такую историю, с которой оно могло бы жить дальше», — пишет Ле Ду. Далее он продолжает:
«Мы не полностью осознаем всю информацию, которую обрабатывает наш мозг, или причины всех действий, которые мы совершаем, или происхождение всех чувств, которые мы ощущаем. Но наша сознательная часть использует все это как информацию для создания и поддержания связной истории — нашей личной истории, нашего объективного ощущения себя».
Вывод для Ле Ду очевиден:
Создание историй о себе и своем мире — это первичная функция сознания
Урок, который мы можем извлечь из изучения пациентов с разделенным мозгом — это то, что наша сознательная личность, или «я» (как мы называем это в данной книге) лжет, чтобы создать связную картину чего-то, что оно даже отдаленно не может понять.
Мы ложью прокладываем себе путь к связности и последовательности, с которыми мы воспринимаем собственное поведение.
Но другим людям мы не лжем столько же, сколько себе. Это не ложь в обычном понимании (когда нам известно, что мы кого-то обманываем), а ложь в особом смысле этого слова, характерная для нашего сознания — не обман других, а самообман.
Скрытый наблюдатель был обнаружен в 1973, как говорят, случайно. Группе студентов демонстрировалась наведенная с помощью гипноза глухота. Испытуемому говорили, что на счет «три» он оглохнет. Слух вернется, когда гипнотическое воздействие будет снято. Гипноз работал, и испытуемый демонстрировал полное отсутствие реакции на неожиданные громкие шумы у него за спиной.
Подобные демонстрации давно уже стали рутиной, и даже несмотря на то, что многим людям термин «гипноз» ничего не говорит, это простой и отлично изученный феномен человеческого разума, и он играл центральную роль в развитии психоанализа Зигмунда Фрейда.
Но один студент задал вопрос Эрнесту Хильгарду, ученому, который проводил эксперимент: возможно ли, что «часть» человека знает, что происходит, даже под гипнозом?
Тогда Хильгард сказал одному из гипнотизируемых, что помимо той части личности, с которой он говорит, у него есть еще одна часть, которая знает гораздо больше, чем первая. Он использовал следующие инструкции (процитировано на основе одного из более поздних экспериментов, подтвердивших существование «скрытого наблюдателя»):
«Сейчас я скажу тебе кое-что интересное о твоем разуме. Когда ты находишься под гипнозом, как сейчас, многие вещи ты воспринимаешь не такими, какими они являются в реальности. Ты можешь не ощущать запахов, не видеть или не слышать то, что есть на самом деле; ты можешь воображать то, чего на самом деле здесь нет; у тебя может быть множество восприятий, отличных от нормальной реальности. Но когда ты воспринимаешь то, чего не осознаешь в нормальной реальности, есть скрытая часть тебя, которая находится в реальности, и которая знает, что происходит на самом деле. Это часть твоего разума, особенная часть. Даже несмотря на то, что ты находишься под гипнозом и не знаешь, что происходит, твое тело знает, и знает эта скрытая часть твоего разума. Множество процессов организма регулируются подобным образом. Тебе не нужно следить за дыханием — и тем не менее ты дышишь. Так работает и эта часть разума, которая знает, что происходит. И в гипнозе можно добраться до этой части. Сейчас ты поймешь, что когда я хочу говорить с этой скрытой частью твой личности, я положу свою руку на твое плечо вот так. И когда я положу руку на твое плечо, я смогу общаться с этой скрытой частью. Мы сможем поговорить. Но загипнозитированная часть тебя, часть, с которой я говорю сейчас, не будет знать, о чем мы говорили».
Во время демонстрации своим студентам Хильгард затем попросил испытуемого поднять указательный палец на правой руке, если часть его слышит, что происходит. К его удивлению испытуемый поднял палец и затем сообщил, что он хочет выйти из гипноза. Он только что почувствовал, что его палец начал двигаться сам по себе, и потребовал объяснений!
Сознание — это своеобразное явление. Оно пронизано обманом и самообманом: мы можем осознавать даже то, что должно было быть полностью стерто наркозом; сознательное «я» с радостью и постоянно лжет, чтобы выработать рациональное объяснение тому, что делает тело; чувственное восприятие — это хитрое смещение сенсорных импульсов к тому времени, когда сознание полагает, что начинает действие, в то время как мозг уже давно работает; похоже на то, что у нас в мозгу присутствует более чем одна версия сознания; наше сознание не содержит почти никакой информации — но мы воспринимаем его так, как будто в нем исключительно много информации.
Мы ложью прокладываем себе путь к связности и последовательности, с которыми мы воспринимаем собственное поведение.
Но другим людям мы не лжем столько же, сколько себе. Это не ложь в обычном понимании (когда нам известно, что мы кого-то обманываем), а ложь в особом смысле этого слова, характерная для нашего сознания — не обман других, а самообман.
Скрытый наблюдатель был обнаружен в 1973, как говорят, случайно. Группе студентов демонстрировалась наведенная с помощью гипноза глухота. Испытуемому говорили, что на счет «три» он оглохнет. Слух вернется, когда гипнотическое воздействие будет снято. Гипноз работал, и испытуемый демонстрировал полное отсутствие реакции на неожиданные громкие шумы у него за спиной.
Подобные демонстрации давно уже стали рутиной, и даже несмотря на то, что многим людям термин «гипноз» ничего не говорит, это простой и отлично изученный феномен человеческого разума, и он играл центральную роль в развитии психоанализа Зигмунда Фрейда.
Но один студент задал вопрос Эрнесту Хильгарду, ученому, который проводил эксперимент: возможно ли, что «часть» человека знает, что происходит, даже под гипнозом?
Тогда Хильгард сказал одному из гипнотизируемых, что помимо той части личности, с которой он говорит, у него есть еще одна часть, которая знает гораздо больше, чем первая. Он использовал следующие инструкции (процитировано на основе одного из более поздних экспериментов, подтвердивших существование «скрытого наблюдателя»):
«Сейчас я скажу тебе кое-что интересное о твоем разуме. Когда ты находишься под гипнозом, как сейчас, многие вещи ты воспринимаешь не такими, какими они являются в реальности. Ты можешь не ощущать запахов, не видеть или не слышать то, что есть на самом деле; ты можешь воображать то, чего на самом деле здесь нет; у тебя может быть множество восприятий, отличных от нормальной реальности. Но когда ты воспринимаешь то, чего не осознаешь в нормальной реальности, есть скрытая часть тебя, которая находится в реальности, и которая знает, что происходит на самом деле. Это часть твоего разума, особенная часть. Даже несмотря на то, что ты находишься под гипнозом и не знаешь, что происходит, твое тело знает, и знает эта скрытая часть твоего разума. Множество процессов организма регулируются подобным образом. Тебе не нужно следить за дыханием — и тем не менее ты дышишь. Так работает и эта часть разума, которая знает, что происходит. И в гипнозе можно добраться до этой части. Сейчас ты поймешь, что когда я хочу говорить с этой скрытой частью твой личности, я положу свою руку на твое плечо вот так. И когда я положу руку на твое плечо, я смогу общаться с этой скрытой частью. Мы сможем поговорить. Но загипнозитированная часть тебя, часть, с которой я говорю сейчас, не будет знать, о чем мы говорили».
Во время демонстрации своим студентам Хильгард затем попросил испытуемого поднять указательный палец на правой руке, если часть его слышит, что происходит. К его удивлению испытуемый поднял палец и затем сообщил, что он хочет выйти из гипноза. Он только что почувствовал, что его палец начал двигаться сам по себе, и потребовал объяснений!
Сознание — это своеобразное явление. Оно пронизано обманом и самообманом: мы можем осознавать даже то, что должно было быть полностью стерто наркозом; сознательное «я» с радостью и постоянно лжет, чтобы выработать рациональное объяснение тому, что делает тело; чувственное восприятие — это хитрое смещение сенсорных импульсов к тому времени, когда сознание полагает, что начинает действие, в то время как мозг уже давно работает; похоже на то, что у нас в мозгу присутствует более чем одна версия сознания; наше сознание не содержит почти никакой информации — но мы воспринимаем его так, как будто в нем исключительно много информации.
Сознание весьма своеобразно. Оно пронизано обманом и самообманом
Если взять в качестве отправной точки открытие Либета относительно временного сдвига сознательности, появится такая картина: внешний раздражитель, к примеру, укол кожи, достигает мозга двумя путями — быстрая специфическая нервная система, которая не вызывает сознательного восприятия, но датирует, когда появляется осознание события сознанием, и медленная неспецифическая система, которая вызывает полусекундную активность, ведущую к сознательному восприятию.
Если подумать об уколе кожи, он не может восприниматься вне контекста: был ли это укус комара или прикосновение? Была ли это кнопка, на которую мы чуть не сели, или легкий толчок в плечо от кого-то, кто собирается что-то нам прошептать? Движемся ли мы сами или окружающий мир движется на нас?
Укол кожи воспринимается в контексте. Он не воспринимается сначала как укол, а затем интерпретируется. Когда мы что-то воспринимаем сознательно, мы уже это интерпретируем (а, возможно, уже и реагируем — вставая с кнопки на стуле).
Сознание предоставляет нам сенсорную информацию, которая уже была тщательно обработана — но оно не говорит нам: выглядя как сырая информация, она на самом деле заключена в контекст, без которого она была бы совсем не такой, какой мы ее воспринимаем.
В конце концов мы сразу воспринимаем поглаживание или укус комара, а не некое абстрактное воздействие, которое нам еще предстоит интерпретировать.
Содержимое нашего сознания уже обработано и уменьшено, помещено в контекст еще до того, как мы его воспринимаем. Сознательное восприятие имеет глубину: оно уже помещено в контекст, большое количество информации было обработано, но нам не представлено.
Масса сенсорной информации была отсеяна прежде, чем появилось сознательное восприятие — и этой сенсорной информации нет. Тем не менее само восприятие базируется на отсеянной информации.
Мы воспринимаем ощущение — но мы не воспринимаем того, что это ощущение уже было интерпретировано и обработано. Мы не воспринимаем ту огромную умственную работу, которую мы проделываем, когда воспринимаем.
Мы воспринимаем ощущение как немедленное и прямое ощущение поверхности вещей, но на самом деле ощущение — это результат процесса, который дает глубину воспринятой сенсорной информации.
Если подумать об уколе кожи, он не может восприниматься вне контекста: был ли это укус комара или прикосновение? Была ли это кнопка, на которую мы чуть не сели, или легкий толчок в плечо от кого-то, кто собирается что-то нам прошептать? Движемся ли мы сами или окружающий мир движется на нас?
Укол кожи воспринимается в контексте. Он не воспринимается сначала как укол, а затем интерпретируется. Когда мы что-то воспринимаем сознательно, мы уже это интерпретируем (а, возможно, уже и реагируем — вставая с кнопки на стуле).
Сознание предоставляет нам сенсорную информацию, которая уже была тщательно обработана — но оно не говорит нам: выглядя как сырая информация, она на самом деле заключена в контекст, без которого она была бы совсем не такой, какой мы ее воспринимаем.
В конце концов мы сразу воспринимаем поглаживание или укус комара, а не некое абстрактное воздействие, которое нам еще предстоит интерпретировать.
Содержимое нашего сознания уже обработано и уменьшено, помещено в контекст еще до того, как мы его воспринимаем. Сознательное восприятие имеет глубину: оно уже помещено в контекст, большое количество информации было обработано, но нам не представлено.
Масса сенсорной информации была отсеяна прежде, чем появилось сознательное восприятие — и этой сенсорной информации нет. Тем не менее само восприятие базируется на отсеянной информации.
Мы воспринимаем ощущение — но мы не воспринимаем того, что это ощущение уже было интерпретировано и обработано. Мы не воспринимаем ту огромную умственную работу, которую мы проделываем, когда воспринимаем.
Мы воспринимаем ощущение как немедленное и прямое ощущение поверхности вещей, но на самом деле ощущение — это результат процесса, который дает глубину воспринятой сенсорной информации.
Сознание — это глубина, но воспринимается оно как поверхность
Трюк, который проделывает сознание, заключается в том, что ему удается комбинировать два совершенно разных подхода к миру. Один подход касается раздражителей, которые мы получаем от окружающего мира, другой — образа, который у нас возникает, чтобы объяснить это восприятие.
Мы не воспринимаем сырую сенсорную информацию. Мы не видим длину световых волн — а видим различные цвета. Мы слышим диктора новостей не из наушников, а из телевизора. Мы не ощущаем поглаживание как потенциальный укус комара.
Но цвета, дикторы и поглаживания воспринимаются так, как будто все это происходит здесь и сейчас, как будто они представляют собой именно то, что мы воспринимаем. А на самом деле они являются результатами симуляции.
Мы воспринимаем не сырую сенсорную информацию, а ее симуляцию. Симуляция нашего сенсорного восприятия — это наша гипотеза реальности. Эта симуляция есть то, что мы воспринимаем. Мы не воспринимаем сами вещи — мы ощущаем их.
Мы не воспринимаем сырую сенсорную информацию. Мы не видим длину световых волн — а видим различные цвета. Мы слышим диктора новостей не из наушников, а из телевизора. Мы не ощущаем поглаживание как потенциальный укус комара.
Но цвета, дикторы и поглаживания воспринимаются так, как будто все это происходит здесь и сейчас, как будто они представляют собой именно то, что мы воспринимаем. А на самом деле они являются результатами симуляции.
Мы воспринимаем не сырую сенсорную информацию, а ее симуляцию. Симуляция нашего сенсорного восприятия — это наша гипотеза реальности. Эта симуляция есть то, что мы воспринимаем. Мы не воспринимаем сами вещи — мы ощущаем их.
Мы не воспринимаем ощущения — мы воспринимаем симуляцию ощущений
Этот взгляд включает в себя очень далеко идущее утверждение: то, что мы воспринимаем непосредственно — это иллюзия, которая представляет информацию, интерпретированную таким образом, как будто она не подвергалась обработке.
Именно иллюзия является сутью сознания — мир, который воспринимается осмысленно и через интерпретацию.
Но почему мы не можем просто воспринимать то, что ощущаем? Потому, что мы ощущаем слишком много — миллионы бит в секунду. Мы воспринимаем только небольшую часть того, что ощущаем — а именно ту часть, которая имеет смысл в данном контексте.
Но почему мы не видим, что информация, которую мы воспринимаем, уже была обработана, что масса информации была отсеяна до того, как нам представили лишь небольшой ее кусочек?
Здесь объяснение может быть таким: потому, что для достижения этой глубины требуется время, и потому что было бы не слишком сподручно знать, что прошло это время. Есть многие и многие вычисления, которые не имеют отношения к нашим действиям в этом мире.
Нам приходится решить множество задач, прежде чем мы вообще будем в состоянии что-либо воспринять: нам приходится сформировать гипотезу о том, откуда исходят звуки, прежде чем мы сможем их услышать.
Бенджамин Либет показал, как специфические нервные волокна, проходящие от органов чувств к мозгу, позволяют зафиксировать время получения ощущения, которое не будет нами воспринято до тех пор, пока неспецифические нервные волокна не приведут к полусекундной активности, которая будет означать, что теперь ощущение может быть воспринято.
Таким образом сенсорное восприятие может объединить в себе информацию от множества сенсорных модальностей, получающих раздражители от одного и того же объекта, даже если информация от этих разных модальностей (слух или зрение) может обрабатываться мозгом разное количество времени.
Если бы не было этой половины секунды, в которую вся информация синхронизируется, мы могли бы, как объясняет это Либет, столкнуться с «дрожанием» нашего восприятия реальности.
Наше сознание отстает потому, что ему нужно представить нам картину окружающего мира, которая будет актуальной. Но оно представляет нам именно картину окружающего мира, а не картину всей той великолепной работы, которую проделывает мозг.
Последовательность такова: ощущение, симуляция, переживание. Но нам не обязательно знать о симуляции, поэтому она исключается из нашего восприятия, которое состоит из отредактированных ощущений, которые воспринимаются нами как неотредактированные.
Именно иллюзия является сутью сознания — мир, который воспринимается осмысленно и через интерпретацию.
Но почему мы не можем просто воспринимать то, что ощущаем? Потому, что мы ощущаем слишком много — миллионы бит в секунду. Мы воспринимаем только небольшую часть того, что ощущаем — а именно ту часть, которая имеет смысл в данном контексте.
Но почему мы не видим, что информация, которую мы воспринимаем, уже была обработана, что масса информации была отсеяна до того, как нам представили лишь небольшой ее кусочек?
Здесь объяснение может быть таким: потому, что для достижения этой глубины требуется время, и потому что было бы не слишком сподручно знать, что прошло это время. Есть многие и многие вычисления, которые не имеют отношения к нашим действиям в этом мире.
Нам приходится решить множество задач, прежде чем мы вообще будем в состоянии что-либо воспринять: нам приходится сформировать гипотезу о том, откуда исходят звуки, прежде чем мы сможем их услышать.
Бенджамин Либет показал, как специфические нервные волокна, проходящие от органов чувств к мозгу, позволяют зафиксировать время получения ощущения, которое не будет нами воспринято до тех пор, пока неспецифические нервные волокна не приведут к полусекундной активности, которая будет означать, что теперь ощущение может быть воспринято.
Таким образом сенсорное восприятие может объединить в себе информацию от множества сенсорных модальностей, получающих раздражители от одного и того же объекта, даже если информация от этих разных модальностей (слух или зрение) может обрабатываться мозгом разное количество времени.
Если бы не было этой половины секунды, в которую вся информация синхронизируется, мы могли бы, как объясняет это Либет, столкнуться с «дрожанием» нашего восприятия реальности.
Наше сознание отстает потому, что ему нужно представить нам картину окружающего мира, которая будет актуальной. Но оно представляет нам именно картину окружающего мира, а не картину всей той великолепной работы, которую проделывает мозг.
Последовательность такова: ощущение, симуляция, переживание. Но нам не обязательно знать о симуляции, поэтому она исключается из нашего восприятия, которое состоит из отредактированных ощущений, которые воспринимаются нами как неотредактированные.
Сознание — это глубина, которая воспринимается как поверхность
Время от времени нам может приходить в голову идея, которая немедленно и инстинктивно кажется нам очень важной, хотя мы и не понимаем почему. К примеру, когда мы встречаем кого-то, кто нам действительно нравится безо всякой причины.
Как раз подобная идея появлялась у меня несколько раз, пока мой интерес к экспериментам Либета не сделал ее фундаментально важной. Но ощущение озарения возникло в один момент.
Эта идея произрастает из устройства компьютеров. Названная иллюзией пользователя, она включает в себя немалую эпистемологическую глубину и является великолепной метафорой картины сознания, обрисованной выше.
… иллюзия пользователя — это хорошая метафора сознания.
Как раз подобная идея появлялась у меня несколько раз, пока мой интерес к экспериментам Либета не сделал ее фундаментально важной. Но ощущение озарения возникло в один момент.
Эта идея произрастает из устройства компьютеров. Названная иллюзией пользователя, она включает в себя немалую эпистемологическую глубину и является великолепной метафорой картины сознания, обрисованной выше.
… иллюзия пользователя — это хорошая метафора сознания.
Наше сознание — это наша иллюзия пользователя по отношению к себе и к миру
Сознание — это не иллюзия пользователя для всего мира или всего человека. Сознание — это иллюзия пользователя, затрагивающая те аспекты мира, на которые может влиять этот человек, и часть человека, на которую может влиять сознание.
Иллюзия пользователя — это собственная личная карта самого человека и его возможностей взаимодействия с миром.
Если сознание — это моя иллюзия пользователя себя, оно должно настаивать, что пользователем является именно этот пользователь, оно должно отражать горизонты пользователя, за которые не стоит заходить. Следовательно, иллюзия пользователя имеет дело с пользователем по имени «я».
«я» воспринимает, что это «я» действую, «я» ощущаю, «я» думаю. Но все это делает «Я». «я» — это моя собственная иллюзия пользователя.
Подобно тому как компьютер содержит огромное количество бит информации, в которой пользователь не заинтересован, «Я» содержит огромное количество бит, которые не интересуют «я».
«я» совершенно не заботится о том, чтобы знать, каким образом его сердце перекачивает кровь — во всяком случае, не все время. Точно также «я» не волнует и то, каким образом в «Я» возникают ассоциации — ему гораздо интереснее, что из них следует.
Но не только «я», воспринимаемое как наша собственная личностная идентичность и активный субъект, является иллюзией. Даже то, что мы на самом деле воспринимаем — это тоже иллюзия пользователя. Мир, который мы видим, ощущаем, оцениваем и воспринимаем — это иллюзия.
В мире нет цветов, звуков или запахов. Они — лишь то, что мы воспринимаем. Это не означает, что нет и мира — мир есть. Мир просто есть. У него нет никаких свойств до тех пор, пока его не начинают воспринимать. И в любом случае у него нет таких свойств, как запах, цвет и звук.
Я вижу панораму, поле зрения — но это не равнозначно тому, что поступает в мои органы чувств. Это реконструкция, симуляция, представление того, что получают мои органы чувств. Интерпретация, гипотеза.
«...каждый из нас — это потенциальный «Свободный Разум». Но пока мы животные, всеми силами старающиеся выжить. Чтобы биологическое выживание было возможным, Свободный Разум должен пройти через уменьшающие поток информации клапаны мозга и нервной системы. И то, что мы получаем на выходе — это лишь мизерная струйка сознания, которая помогает нам остаться в живых на поверхности этой конкретной планеты».
Иллюзия пользователя — это собственная личная карта самого человека и его возможностей взаимодействия с миром.
Если сознание — это моя иллюзия пользователя себя, оно должно настаивать, что пользователем является именно этот пользователь, оно должно отражать горизонты пользователя, за которые не стоит заходить. Следовательно, иллюзия пользователя имеет дело с пользователем по имени «я».
«я» воспринимает, что это «я» действую, «я» ощущаю, «я» думаю. Но все это делает «Я». «я» — это моя собственная иллюзия пользователя.
Подобно тому как компьютер содержит огромное количество бит информации, в которой пользователь не заинтересован, «Я» содержит огромное количество бит, которые не интересуют «я».
«я» совершенно не заботится о том, чтобы знать, каким образом его сердце перекачивает кровь — во всяком случае, не все время. Точно также «я» не волнует и то, каким образом в «Я» возникают ассоциации — ему гораздо интереснее, что из них следует.
Но не только «я», воспринимаемое как наша собственная личностная идентичность и активный субъект, является иллюзией. Даже то, что мы на самом деле воспринимаем — это тоже иллюзия пользователя. Мир, который мы видим, ощущаем, оцениваем и воспринимаем — это иллюзия.
В мире нет цветов, звуков или запахов. Они — лишь то, что мы воспринимаем. Это не означает, что нет и мира — мир есть. Мир просто есть. У него нет никаких свойств до тех пор, пока его не начинают воспринимать. И в любом случае у него нет таких свойств, как запах, цвет и звук.
Я вижу панораму, поле зрения — но это не равнозначно тому, что поступает в мои органы чувств. Это реконструкция, симуляция, представление того, что получают мои органы чувств. Интерпретация, гипотеза.
«...каждый из нас — это потенциальный «Свободный Разум». Но пока мы животные, всеми силами старающиеся выжить. Чтобы биологическое выживание было возможным, Свободный Разум должен пройти через уменьшающие поток информации клапаны мозга и нервной системы. И то, что мы получаем на выходе — это лишь мизерная струйка сознания, которая помогает нам остаться в живых на поверхности этой конкретной планеты».
Воэтманн Кристиансен иллюстрирует точку зрения Пирса, ссылаясь на отрывок из знаменитой серии книг антрополога Карлоса Кастанеды о южноамериканском шамане Доне Хуане и его учениях.
«Просто подумайте, — говорит он, — мир не отдает нам себя непосредственно, между нами стоит описание мира. И на самом деле мы всегда на шаг отстаем, и наше восприятие мира всегда лишь воспоминание восприятия. Мы все время вспоминаем мгновения, которые только что были, только что прошли. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем все».
Если сны — это тренировка перед новыми симуляциями, то это как раз пример ситуации, когда сознание присутствует, но «я» удерживается в стороне. Мы не можем привести в движение тело, как не можем и повлиять на сновидения с помощью своего «я».
«Просто подумайте, — говорит он, — мир не отдает нам себя непосредственно, между нами стоит описание мира. И на самом деле мы всегда на шаг отстаем, и наше восприятие мира всегда лишь воспоминание восприятия. Мы все время вспоминаем мгновения, которые только что были, только что прошли. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем все».
Если сны — это тренировка перед новыми симуляциями, то это как раз пример ситуации, когда сознание присутствует, но «я» удерживается в стороне. Мы не можем привести в движение тело, как не можем и повлиять на сновидения с помощью своего «я».
Но когда мы спим, мы находимся в полном сознании. Иллюзия пользователя без пользователя
И напротив, хождение во сне мы можем описать как «пользователь, лишенный иллюзий»: когда он ходит во сне, он производит действия, но тот, кто действует, не обладает осознанностью.
Поэтические возможности, присущие термину «иллюзия пользователя», можно расширить и дальше: гипноз — это иллюзия другого пользователя; медитация — состояние, когда нет ни пользователя, ни иллюзии.
В декабре 1958 года в ходе операции в Королевском госпитале Бирмингема в Англии 52-летний мужчина получил новую роговицу. Его собственная роговица была разрушена инфекцией, когда ему было всего 10 месяцев от роду. С тех пор он полностью ослеп.
Операция была воспринята как большой успех и получила в Великобритании широкое освещение. В «Дейли телеграф» прошла серия статей, в которой рассказывалась о вновь обретенном зрении, которым пациент смог пользоваться всего через несколько часов после операции.
Среди читателей оказался и психолог Ричард Грегори, который интересовался темой психологии познания. Вместе со своим коллегой Джином Уоллесом Грегори начал изучать то, каким образом воспринимал мир пациент, который в научной литературе получил известность как С.Б.
До операции С.Б. был активным, счастливым человеком, освоившим многие виды деятельности, считающиеся недоступными для слепых. Он умел ездить на велосипеде (вместе со зрячим ассистентом, который держался за его плечо) и пользоваться инструментами, и он ходил без специальной палочки. С.Б. осязал окружающий мир, и ему очень нравилось мыть машину зятя, представляя себе ее форму.
Грегори пишет о том, что произошло после операции: «Когда повязки впервые были сняты с его глаз и он более не был слеп, он услышал голос хирурга. Он повернулся на голос, но не увидел ничего, кроме расплывчатого пятна. Он понял, что это должно было быть лицо, так как оттуда исходил голос — но не мог его видеть. Он не увидел внезапно окружающий мир и предметы в нем, как это делаем мы, когда открываем глаза».
Но когда зрение С.Б. восстановилось за несколько последующих дней, у него не было никаких проблем с узнаванием многих предметов, которые ранее были ему знакомы только по прикосновениям: животные, машины, буквы, стрелки часов.
Он быстро освоил рисование, но делал странные ошибки. Он пририсовал автобусу колеса со спицами, хотя в 60-е годы у автобусов не было спиц. Он сделал так потому, что когда он был маленьким, ему позволили ощупать автобус, у которого действительно были такие колеса.
Одной из немногих вещей, которые действительно поразили С.Б, была луна. Он увидел четверть луны в небе и спросил, что это такое. Ответ его удивил, так как он всегда полагал, будто четверть луны выглядит как четверть торта. С.Б. опирался на свои воспоминания прикосновений, чтобы видеть; если и было что-то, что он не мог потрогать, так это луна.
Среди того, что С.Б всегда мечтал опробовать, был токарный станок. Грегори и Уоллес показали ему станок в стеклянном ящике в Музее науки в Лондоне, но С.Б. сказал, что не видит его. Ящик открыли, он закрыл глаза, ощупывал станок в течение минуты, отошел, открыл глаза и сказал: «Теперь, когда я его почувствовал, я могу его увидеть».
Поначалу С.Б. Мог видеть только то, что было ему известно через осязание.
История С.Б. закончилась трагически. Всего через год после операции он умер, став жертвой депрессии. Увидеть мир стало для него разочарованием. По вечерам он часто сидел без света. История С.Б. говорит нам о том, как сложно видеть что-то, чего мы до этого не симулировали.
Это неправда, что увидеть — значит, поверить.
Поэтические возможности, присущие термину «иллюзия пользователя», можно расширить и дальше: гипноз — это иллюзия другого пользователя; медитация — состояние, когда нет ни пользователя, ни иллюзии.
В декабре 1958 года в ходе операции в Королевском госпитале Бирмингема в Англии 52-летний мужчина получил новую роговицу. Его собственная роговица была разрушена инфекцией, когда ему было всего 10 месяцев от роду. С тех пор он полностью ослеп.
Операция была воспринята как большой успех и получила в Великобритании широкое освещение. В «Дейли телеграф» прошла серия статей, в которой рассказывалась о вновь обретенном зрении, которым пациент смог пользоваться всего через несколько часов после операции.
Среди читателей оказался и психолог Ричард Грегори, который интересовался темой психологии познания. Вместе со своим коллегой Джином Уоллесом Грегори начал изучать то, каким образом воспринимал мир пациент, который в научной литературе получил известность как С.Б.
До операции С.Б. был активным, счастливым человеком, освоившим многие виды деятельности, считающиеся недоступными для слепых. Он умел ездить на велосипеде (вместе со зрячим ассистентом, который держался за его плечо) и пользоваться инструментами, и он ходил без специальной палочки. С.Б. осязал окружающий мир, и ему очень нравилось мыть машину зятя, представляя себе ее форму.
Грегори пишет о том, что произошло после операции: «Когда повязки впервые были сняты с его глаз и он более не был слеп, он услышал голос хирурга. Он повернулся на голос, но не увидел ничего, кроме расплывчатого пятна. Он понял, что это должно было быть лицо, так как оттуда исходил голос — но не мог его видеть. Он не увидел внезапно окружающий мир и предметы в нем, как это делаем мы, когда открываем глаза».
Но когда зрение С.Б. восстановилось за несколько последующих дней, у него не было никаких проблем с узнаванием многих предметов, которые ранее были ему знакомы только по прикосновениям: животные, машины, буквы, стрелки часов.
Он быстро освоил рисование, но делал странные ошибки. Он пририсовал автобусу колеса со спицами, хотя в 60-е годы у автобусов не было спиц. Он сделал так потому, что когда он был маленьким, ему позволили ощупать автобус, у которого действительно были такие колеса.
Одной из немногих вещей, которые действительно поразили С.Б, была луна. Он увидел четверть луны в небе и спросил, что это такое. Ответ его удивил, так как он всегда полагал, будто четверть луны выглядит как четверть торта. С.Б. опирался на свои воспоминания прикосновений, чтобы видеть; если и было что-то, что он не мог потрогать, так это луна.
Среди того, что С.Б всегда мечтал опробовать, был токарный станок. Грегори и Уоллес показали ему станок в стеклянном ящике в Музее науки в Лондоне, но С.Б. сказал, что не видит его. Ящик открыли, он закрыл глаза, ощупывал станок в течение минуты, отошел, открыл глаза и сказал: «Теперь, когда я его почувствовал, я могу его увидеть».
Поначалу С.Б. Мог видеть только то, что было ему известно через осязание.
История С.Б. закончилась трагически. Всего через год после операции он умер, став жертвой депрессии. Увидеть мир стало для него разочарованием. По вечерам он часто сидел без света. История С.Б. говорит нам о том, как сложно видеть что-то, чего мы до этого не симулировали.
Это неправда, что увидеть — значит, поверить.
Поверить — вот что значит, увидеть
На основе истории С.Б. Ричард Грегори, наряду с другими, задал и такой вопрос: «Сколько бы мы смогли увидеть, если бы с детства росли в похожем на зеркало мире без прикосновений, не имея возможности пощупать предметы? Ответ почти наверняка будет — очень мало, так как мы видели бы только формы, а не предметы, и у нас отсутствовала бы корреляция, которая позволила бы выработать перцепционную «гипотезу объекта».
… какое значение имеет — если имеет — сознательное «я», когда дело касается обучения и получения навыков? Играет ли оно вообще какую-то роль, раз езда на велосипеде, научные эксперименты и мытье посуды базируются на рутинных действиях, которые не являются сознательными?
Роль «я» в обучении заключается как раз в том, что оно заставляет бессознательное — «Я» — практиковаться, репетировать или просто присутствовать. «я» — это своеобразный босс, который говорит «Я», в чем ему нужно практиковаться. «я» — это руководитель «Я».
Если процесс обучения контролирует «я», результаты будут не слишком хорошими: будет довольно сложно научиться ездить на велосипеде или изучать новый язык.
Но вам не становится легче, если вы полностью осознаете себя, когда учитесь, не говоря уже о том, когда вы осознаете, что другие люди знают — вы пытаетесь научиться. Ведь в этом случае на вас обращены не только ваши собственные глаза, но и глаза других людей.
Но сознание и «я» полезны, так как они могут воспринимать контекст и видеть цель в том, что человеку делать не нравится — к примеру, практиковаться.
«я» может доставить большое удовольствие «Я», когда человек делает нечто, в чем он уверен. Потому что, безусловно, уверенность исходит от успехов в ситуациях, где раньше человек не чувствовал себя уверенным. «я» дает дисциплину, хотя оно может удерживать всего несколько бит в секунду.
Но истинная сила «я» проявляется только тогда, когда оно демонстрирует смирение по отношению к «Я», способному на гораздо большее, так как пропускная способность его выше.
… какое значение имеет — если имеет — сознательное «я», когда дело касается обучения и получения навыков? Играет ли оно вообще какую-то роль, раз езда на велосипеде, научные эксперименты и мытье посуды базируются на рутинных действиях, которые не являются сознательными?
Роль «я» в обучении заключается как раз в том, что оно заставляет бессознательное — «Я» — практиковаться, репетировать или просто присутствовать. «я» — это своеобразный босс, который говорит «Я», в чем ему нужно практиковаться. «я» — это руководитель «Я».
Если процесс обучения контролирует «я», результаты будут не слишком хорошими: будет довольно сложно научиться ездить на велосипеде или изучать новый язык.
Но вам не становится легче, если вы полностью осознаете себя, когда учитесь, не говоря уже о том, когда вы осознаете, что другие люди знают — вы пытаетесь научиться. Ведь в этом случае на вас обращены не только ваши собственные глаза, но и глаза других людей.
Но сознание и «я» полезны, так как они могут воспринимать контекст и видеть цель в том, что человеку делать не нравится — к примеру, практиковаться.
«я» может доставить большое удовольствие «Я», когда человек делает нечто, в чем он уверен. Потому что, безусловно, уверенность исходит от успехов в ситуациях, где раньше человек не чувствовал себя уверенным. «я» дает дисциплину, хотя оно может удерживать всего несколько бит в секунду.
Но истинная сила «я» проявляется только тогда, когда оно демонстрирует смирение по отношению к «Я», способному на гораздо большее, так как пропускная способность его выше.
Сознание — это удивительная сущность, когда она знает свои собственные пределы
В целом науку можно рассматривать как выражение и толкование уже применяемого знания. Наука облекает в слова накопленные навыки, которые затем становится легче развивать, чтобы открыть их новые удивительные аспекты: сначала территория, а лишь потом карта.
Эта точка зрения не противоречит науке. Как раз наоборот. Наука говорит нам то, что мы уже знаем о мире — но не можем рассказать другим.
… повседневная жизнь гораздо более сложна, чем научный мир, так как наука как раз склонна игнорировать все, из чего не может извлечь пользу.
Именно тот факт, что наше повседневное знание является вовсе не тривиальным, а очень глубоким, означает: мы никогда не сможем от него избавиться, и вся наша познавательная активность будет к нему возвращаться.
Эта проблема обратного отслеживания является настоящей проблемой философии квантовой физики: «…мы придерживаемся рамок языка…», но не в состоянии сказать то, что хотим сказать.
Мы не можем отказаться от языка, так как тогда мы не сможем говорить друг с другом, не сможем сказать то, что хотим сказать, ведь только язык служит нам для передачи сообщений.
Проблема науки, проблема обратного отслеживания обязана своим происхождением более простому фактору: пропускная способность сознания намного ниже, чем пропускная способность органов чувств. Большую часть того, что мы знаем о мире, мы никогда не сможем рассказать друг другу.
Проблема квантовой физики — это просто наиболее острое проявление обычного фактора: наши социолингвистические отношения друг с другом базируются на обмене информацией при пропускной способности в 16 бит в секунду.
А наши непосредственные и естественные отношения с окружающим миром основаны на обмене информацией при пропускной способности во много миллионов бит в секунду.
Следовательно, мы можем только говорить о том, что важно, когда мы не разговариваем, а действуем: мы можем что-то показывать друг другу, вместе чувствовать, учиться друг у друга навыкам, находить удовольствие в мастерстве друг друга. Но мы не можем все это детально друг другу описать.
«я» может сказать: «Я умею кататься на велосипеде». Но это не так. Кататься умеет «Я».
Как сказал об этом Лао-Цзы, китайский ученый, основатель даосизма, когда отправлялся умирать в горы:
Эта точка зрения не противоречит науке. Как раз наоборот. Наука говорит нам то, что мы уже знаем о мире — но не можем рассказать другим.
… повседневная жизнь гораздо более сложна, чем научный мир, так как наука как раз склонна игнорировать все, из чего не может извлечь пользу.
Именно тот факт, что наше повседневное знание является вовсе не тривиальным, а очень глубоким, означает: мы никогда не сможем от него избавиться, и вся наша познавательная активность будет к нему возвращаться.
Эта проблема обратного отслеживания является настоящей проблемой философии квантовой физики: «…мы придерживаемся рамок языка…», но не в состоянии сказать то, что хотим сказать.
Мы не можем отказаться от языка, так как тогда мы не сможем говорить друг с другом, не сможем сказать то, что хотим сказать, ведь только язык служит нам для передачи сообщений.
Проблема науки, проблема обратного отслеживания обязана своим происхождением более простому фактору: пропускная способность сознания намного ниже, чем пропускная способность органов чувств. Большую часть того, что мы знаем о мире, мы никогда не сможем рассказать друг другу.
Проблема квантовой физики — это просто наиболее острое проявление обычного фактора: наши социолингвистические отношения друг с другом базируются на обмене информацией при пропускной способности в 16 бит в секунду.
А наши непосредственные и естественные отношения с окружающим миром основаны на обмене информацией при пропускной способности во много миллионов бит в секунду.
Следовательно, мы можем только говорить о том, что важно, когда мы не разговариваем, а действуем: мы можем что-то показывать друг другу, вместе чувствовать, учиться друг у друга навыкам, находить удовольствие в мастерстве друг друга. Но мы не можем все это детально друг другу описать.
«я» может сказать: «Я умею кататься на велосипеде». Но это не так. Кататься умеет «Я».
Как сказал об этом Лао-Цзы, китайский ученый, основатель даосизма, когда отправлялся умирать в горы:
Знающие не говорят. Говорящие не знают
Глава 12. Происхождение сознания
Сто лет назад, когда психологи еще всерьез воспринимали интроспекцию, Уильям Джеймс написал: «Универсальный факт сознания заключается в том, что не «мысли и чувства существуют», а «я мыслю» и «я чувствую».
Сознательное «я» — это самая непосредственная вещь из всех, которые мы ощущаем. Оно предшествует всем другим видам восприятия. Это та точка, с которой каждый из нас, будучи современным человеком, видит создавший нас мир.
Но откуда исходит само это «я»?
Как раз потому, что, как правило, мы думаем совершенно не о том, что делаем, наше сознание не играет большой роли для нашего нормального функционирования. В конце концов, если бы оно играло такую роль, мы не смогли бы думать ни о чем другом, кроме того, чем занимаемся.
Человек, безусловно, может функционировать без сознательного «я». На самом деле большинство из нас большую часть времени функционируют без сознательного «я». Мы просто этого не знаем, так как мы не осознаем этого, когда это происходит.
Потому что если бы осознавали, то уже не были бы «не осознающими»: мы не можем осознавать, что мы не осознаем.
Сознательное «я» — это самая непосредственная вещь из всех, которые мы ощущаем. Оно предшествует всем другим видам восприятия. Это та точка, с которой каждый из нас, будучи современным человеком, видит создавший нас мир.
Но откуда исходит само это «я»?
Как раз потому, что, как правило, мы думаем совершенно не о том, что делаем, наше сознание не играет большой роли для нашего нормального функционирования. В конце концов, если бы оно играло такую роль, мы не смогли бы думать ни о чем другом, кроме того, чем занимаемся.
Человек, безусловно, может функционировать без сознательного «я». На самом деле большинство из нас большую часть времени функционируют без сознательного «я». Мы просто этого не знаем, так как мы не осознаем этого, когда это происходит.
Потому что если бы осознавали, то уже не были бы «не осознающими»: мы не можем осознавать, что мы не осознаем.
Только сознание сознательно
Если Бенджамин Либет прав и сознание может накладывать вето на подсознательные стремления, чтобы они не реализовались в жизни, но не в состоянии контролировать возникновение таких стремлений, человек вовсе не настолько понятен, как это пытается представить западная философия и религия со времен Возрождения.
От тотального отсутствия сознания в былые времена современная эра перешла к попыткам настаивать на отсутствии бессознательного.
В свете различия «я» и «Я» мы можем сказать по-другому: досознательный человек — это только «Я», в то время как сознательный человек верит, что он — это только «я». Человек перешел от периода, где было только «Я», к периоду, где, по всей видимости, есть только «я».
Взгляд «я», который провозглашает, что это оно за всем наблюдает и все видит, сталкивается с проблемой: совершенно очевидно, что это не так. Ни счастье и радость, которые может испытывать человек, ни ненависть или подлость, которые могут у него присутствовать, не являются тем, что «я» способно объяснить.
«я» должно неизбежно склониться и преклонить колени перед чем-то более значительным, чем оно само. Но главная черта «я» заключается в том, что это более значительное не может быть самим человеком, ведь «я» его контролирует.
Решение — монотеизм: идея, что есть один и только один Бог.
Понятие Бога — это спасение для «я», когда оно сталкивается с теми проявлениями «Я», которые не может объяснить: сила намного более великая, чем «я», проявляющаяся в каждой вещи и в каждом событии в мире.
Божественное вмешательство может быть использовано для объяснения всего, что не может объяснить «я» в человеке, которого оно предположительно видит насквозь и контролирует.
Мы даже можем пойти дальше и сделать следующее утверждение: концепция Бога покрывает все, относящееся к «Я», что не является «я». Вместо признания подпорогового восприятия, подсознательного мышления и кучи других видов деятельности в человеке, которые не может объяснить «я», это «я» может сказать, что все эти способности и провидение воплощены не в человеке. Это Божественные принципы.
Неспособность «я» объяснить «Я», следовательно, защищена понятием Бога. Это понятие разрешает все то иррациональное, которое, как провозглашает «я», не может существовать в человеке.
Сознание не может признать, что оно не контролирует человека. С другой стороны, сознанию приходится признать, что оно знает не все. Отсюда и появляется монотеизм.
Почти в каждой монотеистической религии существует более или менее доминирующая традиция, что «рай находится внутри тебя» — что божественные черты есть в каждом человеке, не только извне, но и внутри.
Религии культивировали убеждение, что «я» обязательно должно осознавать: есть нечто большее, нежели оно само. Они также разработали серию методов, помогающих «я» обрести спокойствие по отношению к этому. Религия предлагает свое участие людям, готовым культивировать эти факторы.
Молитвы и медитации, церемонии и благословения можно рассматривать как контакт с этим божественным внутри себя. Но мы можем сделать еще один шаг и предположить, что через молитвы, пение и писания «я» пытается войти в контакт с тем самым «Я», существование которого оно сознательно отрицает.
...мы сможем сказать, что темой религии на самом деле является переработка темы сознания и, следовательно, темы «я»: беспристрастный взгляд на то, что мы являемся чем-то большим, чем сами знаем о себе.
Следовательно, есть все основания воспринимать религиозный опыт серьезно.
Даже с атеистической точки зрения можно сказать, что религии включают в себя нечто настоящее и истинное, что связано не просто со стремлением к простоте и невинности бикамерального ума, но и с подлинной современной драмой: взаимоотношениями сознательного и бессознательного в человеке. Атеистам тоже приходится жить с конфликтами, которые описываются религиями.
От тотального отсутствия сознания в былые времена современная эра перешла к попыткам настаивать на отсутствии бессознательного.
В свете различия «я» и «Я» мы можем сказать по-другому: досознательный человек — это только «Я», в то время как сознательный человек верит, что он — это только «я». Человек перешел от периода, где было только «Я», к периоду, где, по всей видимости, есть только «я».
Взгляд «я», который провозглашает, что это оно за всем наблюдает и все видит, сталкивается с проблемой: совершенно очевидно, что это не так. Ни счастье и радость, которые может испытывать человек, ни ненависть или подлость, которые могут у него присутствовать, не являются тем, что «я» способно объяснить.
«я» должно неизбежно склониться и преклонить колени перед чем-то более значительным, чем оно само. Но главная черта «я» заключается в том, что это более значительное не может быть самим человеком, ведь «я» его контролирует.
Решение — монотеизм: идея, что есть один и только один Бог.
Понятие Бога — это спасение для «я», когда оно сталкивается с теми проявлениями «Я», которые не может объяснить: сила намного более великая, чем «я», проявляющаяся в каждой вещи и в каждом событии в мире.
Божественное вмешательство может быть использовано для объяснения всего, что не может объяснить «я» в человеке, которого оно предположительно видит насквозь и контролирует.
Мы даже можем пойти дальше и сделать следующее утверждение: концепция Бога покрывает все, относящееся к «Я», что не является «я». Вместо признания подпорогового восприятия, подсознательного мышления и кучи других видов деятельности в человеке, которые не может объяснить «я», это «я» может сказать, что все эти способности и провидение воплощены не в человеке. Это Божественные принципы.
Неспособность «я» объяснить «Я», следовательно, защищена понятием Бога. Это понятие разрешает все то иррациональное, которое, как провозглашает «я», не может существовать в человеке.
Сознание не может признать, что оно не контролирует человека. С другой стороны, сознанию приходится признать, что оно знает не все. Отсюда и появляется монотеизм.
Почти в каждой монотеистической религии существует более или менее доминирующая традиция, что «рай находится внутри тебя» — что божественные черты есть в каждом человеке, не только извне, но и внутри.
Религии культивировали убеждение, что «я» обязательно должно осознавать: есть нечто большее, нежели оно само. Они также разработали серию методов, помогающих «я» обрести спокойствие по отношению к этому. Религия предлагает свое участие людям, готовым культивировать эти факторы.
Молитвы и медитации, церемонии и благословения можно рассматривать как контакт с этим божественным внутри себя. Но мы можем сделать еще один шаг и предположить, что через молитвы, пение и писания «я» пытается войти в контакт с тем самым «Я», существование которого оно сознательно отрицает.
...мы сможем сказать, что темой религии на самом деле является переработка темы сознания и, следовательно, темы «я»: беспристрастный взгляд на то, что мы являемся чем-то большим, чем сами знаем о себе.
Следовательно, есть все основания воспринимать религиозный опыт серьезно.
Даже с атеистической точки зрения можно сказать, что религии включают в себя нечто настоящее и истинное, что связано не просто со стремлением к простоте и невинности бикамерального ума, но и с подлинной современной драмой: взаимоотношениями сознательного и бессознательного в человеке. Атеистам тоже приходится жить с конфликтами, которые описываются религиями.
Религия слишком важна для атеистов, чтобы оставить её только верующим
Американец Джулиан Джейнс — далеко не единственный человек, который исследовал происхождение сознания. Немецкие и французские историки ментальности также изучали историю сознательного «я».
Их заключения не всегда совпадают с мнением Джейнса.
Европейские исследования показывают, что установление сознания определенно не происходило так гладко, как об этом говорит Джейнс в своей теории 1976 года о том, что сознание впервые появилось около 1000 года до н. э. Позже сознание снова исчезло!
Это произошло около 500 года н. э. и продолжалось в течение около пяти сотен лет.
Морис Берман пишет о недавних исследованиях этого периода: «Человеческое самосознание по не вполне ясной причине, похоже, в это время исчезло и затем таинственным образом снова появилось в 11 веке. Поведение людей в период с 500-1050 гг. н. э. было каким-то «механическим» или похожим на роботов». Изменился и взгляд на преступления: «В это время практически не велись обсуждения вопроса намеренности в акте преступления. Во внимание принимался только сам акт, явное физическое поведение».
Конец средних веков характеризуется повторным появлением сознания, прорывом самосознания. Берман описывает период около 1050 года н. э. следующими примечательными словами: «Мы обнаруживаем резкое, одновременное повышение самосознания и рост количества и технического качества производства зеркал».
Зеркала начали широко использоваться во время Возрождения, в период, который отмечен возрождением личности — начало современной эры. Желание смотреть на себя в зеркале, видеть себя со стороны было буквальным проявлением самосознания или осознания «я».
В то же время начали распространяться и книги по этикету, наставляя людей, как вести себя в присутствии других: как есть, одеваться, разговаривать и в целом быть культурными.
Может показаться полностью абсурдным рассматривать распространение зеркал подобным способом. Но зеркало — это как раз тот инструмент, который дает возможность видеть себя таким, каким тебя видят другие.
Досознательный человек видел только мир и свои действия в мире — изнутри. Идея сравнения себя с другими людьми предшествует идее, что человек может видеть себя таким, каким его видят другие. И зеркала позволяют это сделать.
(Или нет? В зеркале мы видим себя отраженным дважды — не только оптически, но и социально. На самом деле мы не видим то, что видят все остальные, так как мы видим человека, который не видит никого, кроме себя. Это замкнутый круг: нет социальности — как тогда, когда мы смотрим на кого-то другого).
Французская историческая школа «Анналов», немец Герман Норберт Элиас и многие другие исследовали удивительный исторический факт, что зеркала и сознание идут рука об руку.
Важны, конечно, не зеркала сами по себе — важно отражение. В конце концов, если мы хотим себя увидеть, мы можем посмотреть в спокойную воду. Технология изготовления зеркал, как и многие другие технологии — это просто метод, гарантирующий, что мы сами можем устанавливать, когда хотим получить тот или иной эффект. В данном случае это возможность видеть себя со стороны — и не только тогда, когда море спокойно.
Древнегреческий миф о Нарциссе, который влюбился в собственное отражение, может быть истолкован многими способами и имеет множество уровней. Сегодня наиболее распространенной является версия, что это миф о человеке, который влюбляется в собственное отражение и не видит интересную и заинтересованную в нем женщину, Эхо. Этим он навлекает на себя гнев богов, которые превращают его в цветок.
В этом контексте мы можем интерпретировать миф как отражение риска, характерного для человека, слишком сильно поглощенного тем, как он выглядит со стороны — так, как его видят другие. В результате человек теряет возможность напрямую и немедленно ощущать потребности других.
Их заключения не всегда совпадают с мнением Джейнса.
Европейские исследования показывают, что установление сознания определенно не происходило так гладко, как об этом говорит Джейнс в своей теории 1976 года о том, что сознание впервые появилось около 1000 года до н. э. Позже сознание снова исчезло!
Это произошло около 500 года н. э. и продолжалось в течение около пяти сотен лет.
Морис Берман пишет о недавних исследованиях этого периода: «Человеческое самосознание по не вполне ясной причине, похоже, в это время исчезло и затем таинственным образом снова появилось в 11 веке. Поведение людей в период с 500-1050 гг. н. э. было каким-то «механическим» или похожим на роботов». Изменился и взгляд на преступления: «В это время практически не велись обсуждения вопроса намеренности в акте преступления. Во внимание принимался только сам акт, явное физическое поведение».
Конец средних веков характеризуется повторным появлением сознания, прорывом самосознания. Берман описывает период около 1050 года н. э. следующими примечательными словами: «Мы обнаруживаем резкое, одновременное повышение самосознания и рост количества и технического качества производства зеркал».
Зеркала начали широко использоваться во время Возрождения, в период, который отмечен возрождением личности — начало современной эры. Желание смотреть на себя в зеркале, видеть себя со стороны было буквальным проявлением самосознания или осознания «я».
В то же время начали распространяться и книги по этикету, наставляя людей, как вести себя в присутствии других: как есть, одеваться, разговаривать и в целом быть культурными.
Может показаться полностью абсурдным рассматривать распространение зеркал подобным способом. Но зеркало — это как раз тот инструмент, который дает возможность видеть себя таким, каким тебя видят другие.
Досознательный человек видел только мир и свои действия в мире — изнутри. Идея сравнения себя с другими людьми предшествует идее, что человек может видеть себя таким, каким его видят другие. И зеркала позволяют это сделать.
(Или нет? В зеркале мы видим себя отраженным дважды — не только оптически, но и социально. На самом деле мы не видим то, что видят все остальные, так как мы видим человека, который не видит никого, кроме себя. Это замкнутый круг: нет социальности — как тогда, когда мы смотрим на кого-то другого).
Французская историческая школа «Анналов», немец Герман Норберт Элиас и многие другие исследовали удивительный исторический факт, что зеркала и сознание идут рука об руку.
Важны, конечно, не зеркала сами по себе — важно отражение. В конце концов, если мы хотим себя увидеть, мы можем посмотреть в спокойную воду. Технология изготовления зеркал, как и многие другие технологии — это просто метод, гарантирующий, что мы сами можем устанавливать, когда хотим получить тот или иной эффект. В данном случае это возможность видеть себя со стороны — и не только тогда, когда море спокойно.
Древнегреческий миф о Нарциссе, который влюбился в собственное отражение, может быть истолкован многими способами и имеет множество уровней. Сегодня наиболее распространенной является версия, что это миф о человеке, который влюбляется в собственное отражение и не видит интересную и заинтересованную в нем женщину, Эхо. Этим он навлекает на себя гнев богов, которые превращают его в цветок.
В этом контексте мы можем интерпретировать миф как отражение риска, характерного для человека, слишком сильно поглощенного тем, как он выглядит со стороны — так, как его видят другие. В результате человек теряет возможность напрямую и немедленно ощущать потребности других.
Проблема Нарцисса — мятежная любовь к самому себе, любовь к себе в глазах окружающих
Когда у нас есть самосознание, зеркала и хорошие манеры за столом, возникает проблема: сфера деятельности человека более не ограничена тем, к чему стремятся его желания и что позволяет закон: внезапно для него становится важным взгляд других.
«я» неизбежно берет контроль, так как только «я» может представить себе, что могут подумать другие люди — «Я» известны только его собственные импульсы.
Но настоящая драма заключается не в этих внешних конфликтах: по Берману, настоящая драма — это внутренний конфликт. Вы — это личность, наделенная телом, но вы не хотите признать это тело, так как оно неконтролируемо и непонятно. А ведь по-настоящему пугает как раз то, что мы не можем контролировать: пауки, сексуальность, эмоции, страх и наше тело.
Другими словами, это все, что не может контролировать «я» — хотя и очень хочет. Результат подобного отрицания того, что мы не можем контролировать — ощущение глубокой пустоты, внутреннее беспокойство, которое постоянно приходится компенсировать с помощью переходных объектов.
… все неконтролируемое — это угроза для «я», и мы пытаемся от этого избавиться путем интенсивного использования пестицидов, зоопарков и телевидения. Мы должны взять иное под контроль, как писали в 1944 году немецкие философы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно:
«я» неизбежно берет контроль, так как только «я» может представить себе, что могут подумать другие люди — «Я» известны только его собственные импульсы.
Но настоящая драма заключается не в этих внешних конфликтах: по Берману, настоящая драма — это внутренний конфликт. Вы — это личность, наделенная телом, но вы не хотите признать это тело, так как оно неконтролируемо и непонятно. А ведь по-настоящему пугает как раз то, что мы не можем контролировать: пауки, сексуальность, эмоции, страх и наше тело.
Другими словами, это все, что не может контролировать «я» — хотя и очень хочет. Результат подобного отрицания того, что мы не можем контролировать — ощущение глубокой пустоты, внутреннее беспокойство, которое постоянно приходится компенсировать с помощью переходных объектов.
… все неконтролируемое — это угроза для «я», и мы пытаемся от этого избавиться путем интенсивного использования пестицидов, зоопарков и телевидения. Мы должны взять иное под контроль, как писали в 1944 году немецкие философы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно:
Сама идея Внешнего — это настоящий источник страха
Фундаментальной проблемой философского взгляда на тело является следующая: философское различие между телом и умом означает, что философы никогда не понимали фундаментальных связей тела с миром.
Мы едим, дышим и воспринимаем; мы движемся, танцуем и размахиваем руками. Тело соединено со своим окружением так, что мы этого не воспринимаем, потому что не осознаем того, как дышим, и официально не хотим признавать, что ходим в туалет.
Телу известна связь с миром, которую не может почувствовать сознание. Вот почему почти все духовные традиции применяют позы тела, как и многие терапевтические традиции. Можно сказать, что позиция нашего тела по отношению к Вселенной выражает гораздо больше, чем известно нашему сознанию: перекрещивая руки, мы показываем близость по отношению к находящимся рядом людям, потягиваясь, мы ощущаем благополучие и показываем доверие, так как во время этого процесса человек уязвим.
В 1981 году датский психолог Олаф Сторм Дженсен сформулировал теорию «двух тел». Он проводит разницу между телом, которое контролируется сознанием («когнитивно-волюнтаристское тело», или «эго-тело»), и телом, которое не может контролироваться сознательно («эмоционально-вегетативное тело»).
Сознательно контролируемое тело имеет дело с волей и мышлением — это все, что «человек может делать» со своим телом, если захочет. Другое тело делает все, что «человек» не может контролировать: оно имеет дело с кровообращением, рефлексами, пищеварением, сексуальностью и эмоциональными реакциями.
Самый важный мостик между этими двумя телами — дыхание. В норме оно полностью контролируется бессознательным телом. Мы не думаем о том, что дышим, мы не думаем даже о том, что иногда задерживаем дыхание, когда удивляемся или восторгаемся (на самом деле мы даже не задумываемся о том факте, что дыхание является очень важной частью телефонного разговора). Но мы можем контролировать свое дыхание сознательно. Многие ментальные и духовные техники базируются только на этом — развитии дыхания.
Другой важный мостик — сексуальность, которая не может контролироваться сознательным телом как таковым, но имеет тенденцию исчезать самостоятельно (фригидность, импотенция, невротический страх тела и другие дисфункции).
Но в целом сознательное тело не может препятствовать бессознательному телу выполнять его функции: мы не можем задержать дыхание более чем на минуту или около того, мы не можем не ходить в туалет более чем несколько часов, мы не можем остановить сексуальные функции, хотим мы того или нет.
Этот факт можно выразить другим, довольно жестким способом: самоубийство совершить очень сложно. В конечном итоге часть тела, которая не регулируется сознанием, не позволяет нам задержать дыхание так долго, чтобы убить себя. Точно также сложно воздерживаться от телесного контакта и проявления сексуальности, еды и питья, походов в туалет и сна.
Следовательно, у сознания есть только ограниченный контроль над человеком. «Другое тело» живет своей собственной жизнью, которую сознание не контролирует. «я» не может заставить «Я» делать все, что ему хочется. Об огромном количестве процессов, в ходе которых обрабатывается огромное количество информации, сознание никогда не узнает.
Мы до определенного предела можем контролировать, знает ли сознание, что происходит. Мы можем — если направим свое внимание — ощутить, что на нас надета одежда или что мы сидим на стуле. Но мы не можем ощутить, как в эту самую минуту наша иммунная система справляется с вирусом (мы чувствуем это только тогда, когда появляются настолько серьезные проблемы, что они требуют усиления иммунной защиты, к примеру, повышения температуры тела). Точно так же мы не ощущаем, как кровь двигается по нашему левому бедру.
В последние годы изучение связи между душой и иммунной защитой стало важной сферой медицинских исследований — эта область получила название «психонейроиммунология».
Но в целом бессознательная часть тела не контролируется сознанием — хотим мы того или нет.
Тело — это часть биологического метаболизма в живой системе планеты — и это участие не является тем, над чем имеет власть сознание. У нас нет возможности с помощью собственных сил тела изменить ту роль, которую каждый из нас играет на планете.
Мы едим, дышим и воспринимаем; мы движемся, танцуем и размахиваем руками. Тело соединено со своим окружением так, что мы этого не воспринимаем, потому что не осознаем того, как дышим, и официально не хотим признавать, что ходим в туалет.
Телу известна связь с миром, которую не может почувствовать сознание. Вот почему почти все духовные традиции применяют позы тела, как и многие терапевтические традиции. Можно сказать, что позиция нашего тела по отношению к Вселенной выражает гораздо больше, чем известно нашему сознанию: перекрещивая руки, мы показываем близость по отношению к находящимся рядом людям, потягиваясь, мы ощущаем благополучие и показываем доверие, так как во время этого процесса человек уязвим.
В 1981 году датский психолог Олаф Сторм Дженсен сформулировал теорию «двух тел». Он проводит разницу между телом, которое контролируется сознанием («когнитивно-волюнтаристское тело», или «эго-тело»), и телом, которое не может контролироваться сознательно («эмоционально-вегетативное тело»).
Сознательно контролируемое тело имеет дело с волей и мышлением — это все, что «человек может делать» со своим телом, если захочет. Другое тело делает все, что «человек» не может контролировать: оно имеет дело с кровообращением, рефлексами, пищеварением, сексуальностью и эмоциональными реакциями.
Самый важный мостик между этими двумя телами — дыхание. В норме оно полностью контролируется бессознательным телом. Мы не думаем о том, что дышим, мы не думаем даже о том, что иногда задерживаем дыхание, когда удивляемся или восторгаемся (на самом деле мы даже не задумываемся о том факте, что дыхание является очень важной частью телефонного разговора). Но мы можем контролировать свое дыхание сознательно. Многие ментальные и духовные техники базируются только на этом — развитии дыхания.
Другой важный мостик — сексуальность, которая не может контролироваться сознательным телом как таковым, но имеет тенденцию исчезать самостоятельно (фригидность, импотенция, невротический страх тела и другие дисфункции).
Но в целом сознательное тело не может препятствовать бессознательному телу выполнять его функции: мы не можем задержать дыхание более чем на минуту или около того, мы не можем не ходить в туалет более чем несколько часов, мы не можем остановить сексуальные функции, хотим мы того или нет.
Этот факт можно выразить другим, довольно жестким способом: самоубийство совершить очень сложно. В конечном итоге часть тела, которая не регулируется сознанием, не позволяет нам задержать дыхание так долго, чтобы убить себя. Точно также сложно воздерживаться от телесного контакта и проявления сексуальности, еды и питья, походов в туалет и сна.
Следовательно, у сознания есть только ограниченный контроль над человеком. «Другое тело» живет своей собственной жизнью, которую сознание не контролирует. «я» не может заставить «Я» делать все, что ему хочется. Об огромном количестве процессов, в ходе которых обрабатывается огромное количество информации, сознание никогда не узнает.
Мы до определенного предела можем контролировать, знает ли сознание, что происходит. Мы можем — если направим свое внимание — ощутить, что на нас надета одежда или что мы сидим на стуле. Но мы не можем ощутить, как в эту самую минуту наша иммунная система справляется с вирусом (мы чувствуем это только тогда, когда появляются настолько серьезные проблемы, что они требуют усиления иммунной защиты, к примеру, повышения температуры тела). Точно так же мы не ощущаем, как кровь двигается по нашему левому бедру.
В последние годы изучение связи между душой и иммунной защитой стало важной сферой медицинских исследований — эта область получила название «психонейроиммунология».
Но в целом бессознательная часть тела не контролируется сознанием — хотим мы того или нет.
Тело — это часть биологического метаболизма в живой системе планеты — и это участие не является тем, над чем имеет власть сознание. У нас нет возможности с помощью собственных сил тела изменить ту роль, которую каждый из нас играет на планете.
Мы — часть живой системы, к которой мы настолько адаптировались, что не можем от неё освободиться
Часть IV. Спокойствие
Глава 13. «Ничто» внутри нас
Физик Фред Алан Вульф в своей книге по квантовой механике излагает это так, перефразируя знаменитую строчку из «Гамлета»:
«Быть или не быть — это не вопрос: это ответ».
Но каков же тогда вопрос?
Но каков же тогда вопрос?
Глава 14. На грани Хаоса
В течение столетий физики верили, что им очень много известно о мире, так как они знали ньютоновские законы гравитации и движения. Детей в школах и студентов в университетах учили, что они ухватили суть Вселенной, так как им известны уравнения Ньютона.
И действительно так и было, ведь они, в конце концов, могли решать примеры в учебниках и видеть, что да, действительно, они в состоянии понять, каким образом функционирует система, если им известны правильные уравнения.
Однако выяснилось, что физики так и не решили свои примеры. Большая часть того, что мы изучали в школе, просто неверна. Примеры в учебниках — это не более чем примеры, хитрые особые случаи, созданные для того, чтобы мы смогли игнорировать трение и другие сложности, которые возникают в реальном мире.
Настоящие явления окружающего мира настолько сложны, что их вообще нельзя понять. Поэтому они игнорировались, позволяя нам сконцентрироваться на нескольких примерах из учебников, настолько простых, чтобы их можно было решить и приводить в экзаменационных листках.
И только когда у нас появились компьютеры, чтобы совершить за нас все сложные вычисления, мы осознали, что, в конце концов, совершенно не знаем законов Ньютона. У нас нет никакого представления о путанице, неопрятности, беспорядке и невычисляемости, которые они содержат.
В течение 80-х такие термины, как «запутанность», «хаос» и «фракталы» стали ключевыми словами в нашем зародившемся понимании факта:
И действительно так и было, ведь они, в конце концов, могли решать примеры в учебниках и видеть, что да, действительно, они в состоянии понять, каким образом функционирует система, если им известны правильные уравнения.
Однако выяснилось, что физики так и не решили свои примеры. Большая часть того, что мы изучали в школе, просто неверна. Примеры в учебниках — это не более чем примеры, хитрые особые случаи, созданные для того, чтобы мы смогли игнорировать трение и другие сложности, которые возникают в реальном мире.
Настоящие явления окружающего мира настолько сложны, что их вообще нельзя понять. Поэтому они игнорировались, позволяя нам сконцентрироваться на нескольких примерах из учебников, настолько простых, чтобы их можно было решить и приводить в экзаменационных листках.
И только когда у нас появились компьютеры, чтобы совершить за нас все сложные вычисления, мы осознали, что, в конце концов, совершенно не знаем законов Ньютона. У нас нет никакого представления о путанице, неопрятности, беспорядке и невычисляемости, которые они содержат.
В течение 80-х такие термины, как «запутанность», «хаос» и «фракталы» стали ключевыми словами в нашем зародившемся понимании факта:
То, что нам известны законы мира,
не означает, что мы познали мир
не означает, что мы познали мир
Мы можем прекрасно знать формулы, возможно, мы даже выучили их наизусть. Но это не имеет никакого значения, так как для того, чтобы познать настоящий мир, нужны очень пространные вычисления.
Ученые не озаботились тем, чтобы их выполнить, поэтому они просто проигнорировали мир и с удовольствием погрузились в свои несложные формулы.
Простое правило может легко создать систему с очень запутанным поведением. Все, что нужно — это правильно решить примеры, то есть выполнить огромную массу вычислений, отсеять массу информации.
Когда мы это сделаем и применим простые правила к отсеянному массиву информации, мы можем получить богатое, запутанное и непредсказуемое поведение даже самых простых систем.
Это урок, который необходимо извлечь из теории хаоса, которая, в свою очередь, извлекла урок из компьютеров, так как компьютеры были созданы теми самыми людьми, думавшими, что они смогут легко просчитать мир.
Это очень важный урок, и не только потому, что он позволяет взглянуть на школьную скуку с иной перспективы (и доказывает, что ученики демонстрируют отсутствие ума, когда им скучно учиться формулам от учителя, который отказывается рассказать им, как эти формулы соотносятся с реальностью). Он столь важен потому, что дает сознанию надлежащие перспективы, так как дает сознанию причины сохранять самообладание.
Как бы хороши и как бы уместны ни были простые правила, изложенные в карте территории, нам никогда не стоит верить, будто мы можем догадаться, какова территория, на основании этой карты.
Ученые не озаботились тем, чтобы их выполнить, поэтому они просто проигнорировали мир и с удовольствием погрузились в свои несложные формулы.
Простое правило может легко создать систему с очень запутанным поведением. Все, что нужно — это правильно решить примеры, то есть выполнить огромную массу вычислений, отсеять массу информации.
Когда мы это сделаем и применим простые правила к отсеянному массиву информации, мы можем получить богатое, запутанное и непредсказуемое поведение даже самых простых систем.
Это урок, который необходимо извлечь из теории хаоса, которая, в свою очередь, извлекла урок из компьютеров, так как компьютеры были созданы теми самыми людьми, думавшими, что они смогут легко просчитать мир.
Это очень важный урок, и не только потому, что он позволяет взглянуть на школьную скуку с иной перспективы (и доказывает, что ученики демонстрируют отсутствие ума, когда им скучно учиться формулам от учителя, который отказывается рассказать им, как эти формулы соотносятся с реальностью). Он столь важен потому, что дает сознанию надлежащие перспективы, так как дает сознанию причины сохранять самообладание.
Как бы хороши и как бы уместны ни были простые правила, изложенные в карте территории, нам никогда не стоит верить, будто мы можем догадаться, какова территория, на основании этой карты.
Мы можем найти с помощью карты дорогу — но не можем получить представление о территории
Доминирующая тема нашего времени, если изъясняться в терминах этой книги — это сознание, которое восстанавливает себя через признание бессознательного; компьютерный формализм, восстанавливающий себя через признание непредсказуемости; описания, восстанавливающиеся себя через признание того, что описывается; низкая пропускная способность, восстанавливающая себя в признании высокой пропускной способностью.
Смысл в том, что мы никогда не сможем исчерпывающе понять мир без исчерпывающего понимания мира в целом — то есть каждого без исключения элемента мира. Все взаимосвязано, и мы не можем исчерпывающе осознать что-то одно, если исчерпывающе не поймем все.
Но это приводит к возникновению проблемы: подобное полностью исчерпывающее объяснение обязательно содержит столько же информации, сколько то, что оно описывает; полное описание мира займет столько же места, сколько и сам этот мир.
Поэтому подобное знание недоступно субъекту — сознанию, которое описывает окружающий мир. Единственная карта, которая отражает все детали территории — это сама территория. Но тогда это уже не будет картой.
Предметом замечания Лэнгтона была искусственная жизнь — новая область исследования, которая родилась в одной из секций Лос-Аламоса под руководством Криса Лэнгтона в сентябре 1987 года. Он имел в виду, что развитие уже началось, нравится нам это или нет — развитие искусственных форм жизни на Земле, форм жизни, которые живут в виде технологий, созданных человеком, но более им не контролируемых.
Когда мы обсуждали этот вопрос в офисе Лэнгтона тем же утром, он ответил так, как это часто делают ученые: «Все равно это случится». Но на этот раз это была не просто отговорка относительно технологии, которая предполагает большие риски — это было еще и сопутствующее ей очарование.
Это было простым фактическим наблюдением относительно того, что компьютерные сети на Земле стали сегодня настолько протяженными соединенными между собой системами передачи информации, что у нас больше нет свободного выбора. Мы создали семя искусственной жизни — и несколько тинейджеров вдохнули в него искру жизни.
Эволюция имеет свою собственную беспощадную логику: когда имеются условия, возникают живые существа, чтобы ими воспользоваться. И неважно, созданы ли эти условия ни о чем не ведающими биологическими процессами или ни о чем не подозревающими технологическими процессами — жизнь ими воспользуется.
Искусственная жизнь зародилась как вредитель: тихо, последовательно, вызывая раздражение — но просто как вредитель. Компьютерные вирусы, фрагменты программ, способные перемещаться в память компьютера, где они немедленно приказывают компьютеру воспроизводить себя.
Первоначально они были созданы шкодливыми программистами, которые хотели подразнить сначала друг друга, потом своих работодателей, а под конец — и огромные сети общающихся друг с другом компьютеров.
Затем тинейджеры, так называемые хакеры, начали играть в прятки с технологическими и оборонными колоссами, заражая их компьютеры своими игрушками. Идея заключается в том, что короткая цепочка программного кода, которая вводится в компьютер и определяется как «вирус», заражает компьютер-хозяин и другие компьютеры, которые находятся с ним в контакте.
Все это поначалу было невинной и безвредной игрой, с помощью которой просто хотели показать, что компьютерная безопасность не так уж и эффективна, что компьютеры, которые общаются друг с другом по всему миру, могут распространять сообщения, которые никогда не планировалось распространять.
Проблема состоит только в том, что пока нам не удалось преуспеть в уничтожении подобных вирусов. Компьютеры можно дезинфицировать по одному. Но это не значит, что вирус исчез. Согласно многим критериям, которые можно перечислить, компьютерный вирус живой в той же степени, в которой живы вирусы биологических организмов.
Смысл в том, что мы никогда не сможем исчерпывающе понять мир без исчерпывающего понимания мира в целом — то есть каждого без исключения элемента мира. Все взаимосвязано, и мы не можем исчерпывающе осознать что-то одно, если исчерпывающе не поймем все.
Но это приводит к возникновению проблемы: подобное полностью исчерпывающее объяснение обязательно содержит столько же информации, сколько то, что оно описывает; полное описание мира займет столько же места, сколько и сам этот мир.
Поэтому подобное знание недоступно субъекту — сознанию, которое описывает окружающий мир. Единственная карта, которая отражает все детали территории — это сама территория. Но тогда это уже не будет картой.
Предметом замечания Лэнгтона была искусственная жизнь — новая область исследования, которая родилась в одной из секций Лос-Аламоса под руководством Криса Лэнгтона в сентябре 1987 года. Он имел в виду, что развитие уже началось, нравится нам это или нет — развитие искусственных форм жизни на Земле, форм жизни, которые живут в виде технологий, созданных человеком, но более им не контролируемых.
Когда мы обсуждали этот вопрос в офисе Лэнгтона тем же утром, он ответил так, как это часто делают ученые: «Все равно это случится». Но на этот раз это была не просто отговорка относительно технологии, которая предполагает большие риски — это было еще и сопутствующее ей очарование.
Это было простым фактическим наблюдением относительно того, что компьютерные сети на Земле стали сегодня настолько протяженными соединенными между собой системами передачи информации, что у нас больше нет свободного выбора. Мы создали семя искусственной жизни — и несколько тинейджеров вдохнули в него искру жизни.
Эволюция имеет свою собственную беспощадную логику: когда имеются условия, возникают живые существа, чтобы ими воспользоваться. И неважно, созданы ли эти условия ни о чем не ведающими биологическими процессами или ни о чем не подозревающими технологическими процессами — жизнь ими воспользуется.
Искусственная жизнь зародилась как вредитель: тихо, последовательно, вызывая раздражение — но просто как вредитель. Компьютерные вирусы, фрагменты программ, способные перемещаться в память компьютера, где они немедленно приказывают компьютеру воспроизводить себя.
Первоначально они были созданы шкодливыми программистами, которые хотели подразнить сначала друг друга, потом своих работодателей, а под конец — и огромные сети общающихся друг с другом компьютеров.
Затем тинейджеры, так называемые хакеры, начали играть в прятки с технологическими и оборонными колоссами, заражая их компьютеры своими игрушками. Идея заключается в том, что короткая цепочка программного кода, которая вводится в компьютер и определяется как «вирус», заражает компьютер-хозяин и другие компьютеры, которые находятся с ним в контакте.
Все это поначалу было невинной и безвредной игрой, с помощью которой просто хотели показать, что компьютерная безопасность не так уж и эффективна, что компьютеры, которые общаются друг с другом по всему миру, могут распространять сообщения, которые никогда не планировалось распространять.
Проблема состоит только в том, что пока нам не удалось преуспеть в уничтожении подобных вирусов. Компьютеры можно дезинфицировать по одному. Но это не значит, что вирус исчез. Согласно многим критериям, которые можно перечислить, компьютерный вирус живой в той же степени, в которой живы вирусы биологических организмов.
Компьютерный вирус является живым и убить его невозможно
Искусственная жизнь — это самый грандиозный вызов, который ожидает человечество, — написал американский физик Дойн Фармер. В своем научном труде Фармер и Алетта д’ А.Белин предложили несколько критериев для определения понятия «живой».
Жизнь — это скорее модель в пространстве и времени, нежели материальный объект (в конце концов, атомы постоянно замещаются); жизнь может воспроизводиться; жизнь содержит информацию о себе в генах; у жизни есть метаболизм; жизнь взаимодействует со своим окружением; жизнь может мутировать и т. д.
Взгляните на эти характеристики у компьютерных вирусов — и сложно сказать, почему бы им не быть живыми. Да, они являются просто короткими фрагментами компьютерного кода и так же зависят от существования компьютеров, как многие паразиты зависят от существования своих хозяев.
Такие вирусы могут распространяться только потому, что компьютеры включены в сеть — но аналогично ни одно живое существо не могло бы существовать на Земле, если бы выключилось Солнце. Компьютерные вирусы могут воспроизводиться и перескакивать с хозяина на хозяина. Они могут менять метаболизм своего хозяина — его электрические сигналы; они содержат информацию о самих себе; они взаимодействуют со своим окружением и мутируют.
Компьютерные вирусы такие же живые, как и вирусы биологические, которые аналогично существуют на грани между живым и мертвым.
Человек создал огромные потоки информации в глобальных компьютерных сетях. В них скоро разовьется жизнь. Она появилась как шутки и шалости — а сегодня от нее невозможно избавиться. Автономные организации размножаются — и у них есть собственная логика, лежащая вне наших намерений. Если имеется достаточно ресурсов, обязательно найдется кто-то или что-то, что будет их использовать.
Наши тела развили иммунную защиту и способность распознавать себя, чтобы держать под контролем бактерии и вирусы. Но у компьютеров пока нет образа себя как чего-то отличного от других явлений, что позволило бы им оставаться чистыми относительно инфекций извне. Мы сконструировали машины, но не оснастили их способностью отличать себя от окружающего мира. Поэтому живые формы распространяются внутри них без помех.
Крис Лэнгтон создал на компьютерном мониторе искусственных муравьев — крошечные создания, которые следуют простым схемам, но вместе демонстрируют общее поведение, настолько же сложное, как и поведение насекомых в муравейнике.
Мораль заключается не в том, что настоящие муравьи такие же простые, как и искусственные муравьи Лэнгтона; мораль заключается в том, что простые правила могут привести к сложному поведению — если имеется достаточно вычислительного времени и если в процессе отсеивается большое количество информации.
Для возникновения более прогрессивного поведения не нужны особо сложные или продвинутые системы: нужно время. Время для отсеивания информации.
Рецепт для чего-то сложного вовсе не должен быть сложным сам по себе. К сложному поведению и сложным системам могут привести простые законы. Ключ — позволить простым механизмам работать в течение длительного времени.
Последствием этого знания является то, что исключительно сложно получить беглый обзор того, что происходит. Если создается что-то простое, к примеру, компьютерный вирус, это может привести к последствиям, которые невозможно вычислить, так как вирус будет процветать в системе с повторениями, копиями и вычислениями, которые совершаются снова и снова.
Отсеивание информации может привести к появлению структур, которые будут намного богаче и разнообразнее, чем правила, управляющие отсеиванием информации. Ценность лежит не в том, чтобы знать правила, а в том, чтобы понимать их эволюцию.
С 50-х годов ученые, работающие над искусственным интеллектом, пытались построить машины, которые были бы наделены интеллектом. Но они не добились никакого успеха. Ученые попытались понять человека как создание, поведение которого основано на правилах и следовании простым и ясным инструкциям в умственной работе. Общих правилах, которые было бы легко понять и легко соотнести с задачами, которые они хотели решить, правилами, которые были бы ясными и определенными.
Именно по этой причине исследования ИИ сегодня ведутся уже не столь интенсивно, в то время как исследования компьютерных систем, которые требуют не следования правилам, а обучения на примерах, продвинулись гораздо дальше.
Так называемые нейронные сети — пример компьютерных систем, которые не пытаются найти правила для решения сложной задачи, к примеру, анализ изображения, а вместо этого тренируются на большом количестве примеров, которые заканчиваются таким же результатом, как и желаемый результат их деятельности — человеческое поведение.
Идея состоит не в том, чтобы сделать правила точными и определенными, а в том, чтобы обогатить и расширить опыт. Важно осознавать не то, как машина это делает, а то, что она делает и что при этом воспринимает.
Это как обучение навыкам человека: дорога к сложному проста, но длинна. Она предполагает постоянное повторение одних и тех же операций снова и снова, накопление большого количества опыта. Она не предполагает создания простых и сильных рецептов, которым можно было бы следовать где угодно. Она не подразумевает, что мы должны знать все еще до старта. Она включает в себя получение опыта.
Жизнь — это скорее модель в пространстве и времени, нежели материальный объект (в конце концов, атомы постоянно замещаются); жизнь может воспроизводиться; жизнь содержит информацию о себе в генах; у жизни есть метаболизм; жизнь взаимодействует со своим окружением; жизнь может мутировать и т. д.
Взгляните на эти характеристики у компьютерных вирусов — и сложно сказать, почему бы им не быть живыми. Да, они являются просто короткими фрагментами компьютерного кода и так же зависят от существования компьютеров, как многие паразиты зависят от существования своих хозяев.
Такие вирусы могут распространяться только потому, что компьютеры включены в сеть — но аналогично ни одно живое существо не могло бы существовать на Земле, если бы выключилось Солнце. Компьютерные вирусы могут воспроизводиться и перескакивать с хозяина на хозяина. Они могут менять метаболизм своего хозяина — его электрические сигналы; они содержат информацию о самих себе; они взаимодействуют со своим окружением и мутируют.
Компьютерные вирусы такие же живые, как и вирусы биологические, которые аналогично существуют на грани между живым и мертвым.
Человек создал огромные потоки информации в глобальных компьютерных сетях. В них скоро разовьется жизнь. Она появилась как шутки и шалости — а сегодня от нее невозможно избавиться. Автономные организации размножаются — и у них есть собственная логика, лежащая вне наших намерений. Если имеется достаточно ресурсов, обязательно найдется кто-то или что-то, что будет их использовать.
Наши тела развили иммунную защиту и способность распознавать себя, чтобы держать под контролем бактерии и вирусы. Но у компьютеров пока нет образа себя как чего-то отличного от других явлений, что позволило бы им оставаться чистыми относительно инфекций извне. Мы сконструировали машины, но не оснастили их способностью отличать себя от окружающего мира. Поэтому живые формы распространяются внутри них без помех.
Крис Лэнгтон создал на компьютерном мониторе искусственных муравьев — крошечные создания, которые следуют простым схемам, но вместе демонстрируют общее поведение, настолько же сложное, как и поведение насекомых в муравейнике.
Мораль заключается не в том, что настоящие муравьи такие же простые, как и искусственные муравьи Лэнгтона; мораль заключается в том, что простые правила могут привести к сложному поведению — если имеется достаточно вычислительного времени и если в процессе отсеивается большое количество информации.
Для возникновения более прогрессивного поведения не нужны особо сложные или продвинутые системы: нужно время. Время для отсеивания информации.
Рецепт для чего-то сложного вовсе не должен быть сложным сам по себе. К сложному поведению и сложным системам могут привести простые законы. Ключ — позволить простым механизмам работать в течение длительного времени.
Последствием этого знания является то, что исключительно сложно получить беглый обзор того, что происходит. Если создается что-то простое, к примеру, компьютерный вирус, это может привести к последствиям, которые невозможно вычислить, так как вирус будет процветать в системе с повторениями, копиями и вычислениями, которые совершаются снова и снова.
Отсеивание информации может привести к появлению структур, которые будут намного богаче и разнообразнее, чем правила, управляющие отсеиванием информации. Ценность лежит не в том, чтобы знать правила, а в том, чтобы понимать их эволюцию.
С 50-х годов ученые, работающие над искусственным интеллектом, пытались построить машины, которые были бы наделены интеллектом. Но они не добились никакого успеха. Ученые попытались понять человека как создание, поведение которого основано на правилах и следовании простым и ясным инструкциям в умственной работе. Общих правилах, которые было бы легко понять и легко соотнести с задачами, которые они хотели решить, правилами, которые были бы ясными и определенными.
Именно по этой причине исследования ИИ сегодня ведутся уже не столь интенсивно, в то время как исследования компьютерных систем, которые требуют не следования правилам, а обучения на примерах, продвинулись гораздо дальше.
Так называемые нейронные сети — пример компьютерных систем, которые не пытаются найти правила для решения сложной задачи, к примеру, анализ изображения, а вместо этого тренируются на большом количестве примеров, которые заканчиваются таким же результатом, как и желаемый результат их деятельности — человеческое поведение.
Идея состоит не в том, чтобы сделать правила точными и определенными, а в том, чтобы обогатить и расширить опыт. Важно осознавать не то, как машина это делает, а то, что она делает и что при этом воспринимает.
Это как обучение навыкам человека: дорога к сложному проста, но длинна. Она предполагает постоянное повторение одних и тех же операций снова и снова, накопление большого количества опыта. Она не предполагает создания простых и сильных рецептов, которым можно было бы следовать где угодно. Она не подразумевает, что мы должны знать все еще до старта. Она включает в себя получение опыта.
Дорога к сложному проста, но длинна
Кодовое слово — появление. Когда простые правила работают достаточно долго или в достаточном количестве компонентов, появляются совершенно новые характеристики: они появляются, возникают, открываются взгляду.
Эти появляющиеся характеристики нельзя обнаружить, изучая небольшой набор составных частей. Их можно увидеть только тогда, когда имеется так много частей, что начинает накапливаться коллективное влияние, появляются групповые характеристики.
Температура, к примеру, это характеристика, которая не имеет никакого смысла, если мы наблюдаем за несколькими молекулами. Прежде чем появится температура, необходимо множество молекул. На примере одной молекулы мы не можем увидеть, частью какой температуры она является, так как температура — это коллективная характеристика, проявляющаяся в виде статистических отношений: температура описывает распределение скоростей среди большого количества молекул.
На более высоком уровне молекулы определенной температуры могут сформировать часть более крупной структуры, к примеру, живого организма — хотя глядя на отдельные молекулы, мы не сможем понять, что они являются частью живого организма. Жизнь — это проявленное свойство материи, а не отдельных компонентов материи.
Понятие появления традиционно базируется на той школе биологии, которая настаивает: одушевление — это гораздо больше, чем физика и химия; в живых организмах есть гораздо больше, чем может быть описано законами физики и химии. Это антиредукционистская точка зрения — биологию нельзя сократить до физики.
Но в последние десятилетия концепция вновь появившихся свойств и коллективных влияний начала все чаще и чаще появляться в описаниях физиков, пытающихся работать с самыми простыми структурами, к примеру, ядрами и простыми молекулярными системами.
В прошлом ученые не заботились о том, чтобы подсчитать, может ли появляться новое в простых системах. Но появление компьютеров сделало очевидным, что для появления подобных свойств не требуется каких-то особо сложных условий.
Смысл, следовательно, заключается не в том, что в биологии не появляется ничего нового: смысл в том, что до компьютерной эры биологические системы были единственными примерами простых систем, имевших возможность работать достаточно долгое время для появления новых свойств. И в результате казалось, что живые существа полностью отличаются от неживой природы.
У живых существ имелось свойство появления нового, которое, как мы полагали, не присуще неживой природе.
Но с развитием компьютеров стало ясно, что
Эти появляющиеся характеристики нельзя обнаружить, изучая небольшой набор составных частей. Их можно увидеть только тогда, когда имеется так много частей, что начинает накапливаться коллективное влияние, появляются групповые характеристики.
Температура, к примеру, это характеристика, которая не имеет никакого смысла, если мы наблюдаем за несколькими молекулами. Прежде чем появится температура, необходимо множество молекул. На примере одной молекулы мы не можем увидеть, частью какой температуры она является, так как температура — это коллективная характеристика, проявляющаяся в виде статистических отношений: температура описывает распределение скоростей среди большого количества молекул.
На более высоком уровне молекулы определенной температуры могут сформировать часть более крупной структуры, к примеру, живого организма — хотя глядя на отдельные молекулы, мы не сможем понять, что они являются частью живого организма. Жизнь — это проявленное свойство материи, а не отдельных компонентов материи.
Понятие появления традиционно базируется на той школе биологии, которая настаивает: одушевление — это гораздо больше, чем физика и химия; в живых организмах есть гораздо больше, чем может быть описано законами физики и химии. Это антиредукционистская точка зрения — биологию нельзя сократить до физики.
Но в последние десятилетия концепция вновь появившихся свойств и коллективных влияний начала все чаще и чаще появляться в описаниях физиков, пытающихся работать с самыми простыми структурами, к примеру, ядрами и простыми молекулярными системами.
В прошлом ученые не заботились о том, чтобы подсчитать, может ли появляться новое в простых системах. Но появление компьютеров сделало очевидным, что для появления подобных свойств не требуется каких-то особо сложных условий.
Смысл, следовательно, заключается не в том, что в биологии не появляется ничего нового: смысл в том, что до компьютерной эры биологические системы были единственными примерами простых систем, имевших возможность работать достаточно долгое время для появления новых свойств. И в результате казалось, что живые существа полностью отличаются от неживой природы.
У живых существ имелось свойство появления нового, которое, как мы полагали, не присуще неживой природе.
Но с развитием компьютеров стало ясно, что
Появление — это общая характеристика всего, как живой, так и неживой природы
Немецкий химик Бернд-Олаф Купперс пишет по этому поводу: «Феномен появления… это феномен нашего реального мира, с которым мы сталкиваемся на всех уровнях научных описаний, а не особая характеристика живых систем, которая не позволяет подвести под биологию физические основания».
На самом деле появление — это результат теоремы Геделя для основ математического описания: формальная система, которая не может содержать очень большого количества информации, не может «предсказать», что с ней произойдет, если ей позволят работать.
Как раз потому, что математика изобилует неразрешимыми задачами, мы никогда не знаем, где закончится формальное описание, если продолжать его достаточно долго.
Развитие Грегори Чаитиным теоремы Геделя в алгоритмическую теорию информации доказало, что появление — это вполне обычное свойство любой закрытой системы. Мы не можем предугадать заранее или сказать, глядя на составные части системы, чем они смогут стать в будущем.
«Вдобавок алгоритмический подход также дает возможность формального толкования проблемы появления, — пишет Купперс.
На самом деле появление — это результат теоремы Геделя для основ математического описания: формальная система, которая не может содержать очень большого количества информации, не может «предсказать», что с ней произойдет, если ей позволят работать.
Как раз потому, что математика изобилует неразрешимыми задачами, мы никогда не знаем, где закончится формальное описание, если продолжать его достаточно долго.
Развитие Грегори Чаитиным теоремы Геделя в алгоритмическую теорию информации доказало, что появление — это вполне обычное свойство любой закрытой системы. Мы не можем предугадать заранее или сказать, глядя на составные части системы, чем они смогут стать в будущем.
«Вдобавок алгоритмический подход также дает возможность формального толкования проблемы появления, — пишет Купперс.
Целое — это больше, нежели просто сумма его частей
Это выражение верно для любой структурированной системы вне зависимости от того, является ли эта система живой или неживой».
Следовательно, разницы между живыми и неживыми системами нет.
Сознание — это феномен, на который действует тот же фактор: возникают характеристики, которые мы не смогли бы вывести или понять, глядя на отдельные правила или составные части по отдельности.
Дуглас Хофштадтер пишет в книге «Гедель, Эшер, Бах»: «Доказательство Геделя позволяет предположить, что высокоуровневый взгляд на систему может содержать мощь толкования, которая просто отсутствует на нижних уровнях».
Далее он продолжает: «Доказательство Геделя предполагает — но никоим образом не доказывает! — что может существовать определенный высокий уровень, с которого мы можем рассматривать ум, включая концепции, которые не проявляются на низких уровнях, и что этот высокий уровень может иметь мощь толкования, которой не существует — даже в принципе — на более низких уровнях».
В каком-то смысле не имеет значения, обладает ли человек свободой воли или нет: в конечном итоге могут наличествовать простые правила, определяющие, что мы делаем — законы, о которых мы можем знать, и начальные условия, о которых мы тоже можем знать, дающие нам возможность в принципе вычислить, что будет делать человек в данной ситуации.
Но эти законы, скорее всего, окажутся вычислительно непредсказуемыми, так что эти последствия мы сможем просчитать, только имея всю информацию, с которой будут иметь дело эти законы.
Другими словами, нам придется знать все, что знает человек, и пройти все те опыты, которые он прошел, прежде чем мы получим достаточное количество информации, чтобы вычислить, что будет делать этот человек. Мы должны побывать везде, где побывал этот человек, действовать везде, где действовал он. Но в таком случаем мы обязательно должны быть этим самым человеком.
Мы никогда не сможем предсказать, что будет делать человек, так как это потребует от нас знания всей информации, которую имел и имеет этот человек; но этой информации не имеет даже сам человек, так как
Следовательно, разницы между живыми и неживыми системами нет.
Сознание — это феномен, на который действует тот же фактор: возникают характеристики, которые мы не смогли бы вывести или понять, глядя на отдельные правила или составные части по отдельности.
Дуглас Хофштадтер пишет в книге «Гедель, Эшер, Бах»: «Доказательство Геделя позволяет предположить, что высокоуровневый взгляд на систему может содержать мощь толкования, которая просто отсутствует на нижних уровнях».
Далее он продолжает: «Доказательство Геделя предполагает — но никоим образом не доказывает! — что может существовать определенный высокий уровень, с которого мы можем рассматривать ум, включая концепции, которые не проявляются на низких уровнях, и что этот высокий уровень может иметь мощь толкования, которой не существует — даже в принципе — на более низких уровнях».
В каком-то смысле не имеет значения, обладает ли человек свободой воли или нет: в конечном итоге могут наличествовать простые правила, определяющие, что мы делаем — законы, о которых мы можем знать, и начальные условия, о которых мы тоже можем знать, дающие нам возможность в принципе вычислить, что будет делать человек в данной ситуации.
Но эти законы, скорее всего, окажутся вычислительно непредсказуемыми, так что эти последствия мы сможем просчитать, только имея всю информацию, с которой будут иметь дело эти законы.
Другими словами, нам придется знать все, что знает человек, и пройти все те опыты, которые он прошел, прежде чем мы получим достаточное количество информации, чтобы вычислить, что будет делать этот человек. Мы должны побывать везде, где побывал этот человек, действовать везде, где действовал он. Но в таком случаем мы обязательно должны быть этим самым человеком.
Мы никогда не сможем предсказать, что будет делать человек, так как это потребует от нас знания всей информации, которую имел и имеет этот человек; но этой информации не имеет даже сам человек, так как
Большая часть человеческого восприятия и деятельности является бессознательной
Ни сам человек, ни кто-то со стороны не может знать, что будет делать этот человек — даже если это может быть полностью предопределено законами и начальными условиями.
Мир непредсказуем — и не потому, что у него нет законов или потому, что они неизвестны, а потому, что мы не знаем мир с абсолютной точностью. И никогда не узнаем именно потому, что мы являемся субъектами нашего мира: мы познающие, не обладающие полным знанием.
Если мы хотим получить полное знание того, что происходит в системе, мы должны сами стать этой системой и пройти ее эволюцию в течение того же времени. Мы не можем делать никаких допущений или сводить все к приблизительным и понятным моделям. Только мир знает, что он будет делать — а мы не являемся этим миром.
Мы не можем ухватить мир, так как чем больше его ухватить — тем большими будут различия. В конечном итоге наши сложности в описании мира происходят оттого, что мы пытаемся сжать бесконечную Вселенную в конечное описание.
А этого сделать невозможно. Невозможно даже в том случае, если бы мы поступали так, как поступают математики и ученые в области естественных наук, и провозглашали, что в принципе наше описание является бесконечным. Единственный путь — это признать факт, что
Мир непредсказуем — и не потому, что у него нет законов или потому, что они неизвестны, а потому, что мы не знаем мир с абсолютной точностью. И никогда не узнаем именно потому, что мы являемся субъектами нашего мира: мы познающие, не обладающие полным знанием.
Если мы хотим получить полное знание того, что происходит в системе, мы должны сами стать этой системой и пройти ее эволюцию в течение того же времени. Мы не можем делать никаких допущений или сводить все к приблизительным и понятным моделям. Только мир знает, что он будет делать — а мы не являемся этим миром.
Мы не можем ухватить мир, так как чем больше его ухватить — тем большими будут различия. В конечном итоге наши сложности в описании мира происходят оттого, что мы пытаемся сжать бесконечную Вселенную в конечное описание.
А этого сделать невозможно. Невозможно даже в том случае, если бы мы поступали так, как поступают математики и ученые в области естественных наук, и провозглашали, что в принципе наше описание является бесконечным. Единственный путь — это признать факт, что
Мы не можем описать всё, если хотим оставаться собой
Глава 15. Нелинейная линия
В природе практически нет прямых линий. В то время как человеческая цивилизация изобилует прямыми линиями и ровными углами, а также круглыми формами, набор форм в естественной природе не включает в себя прямых линий.
Дождевые капли не раздумывают, куда идти, не разрабатывают маршрут, а затем им следуют. В каждой точке пути капли движутся по направлению вниз.
Капли движутся в соответствии с местной, а не глобальной ситуацией, и их путь определяется шаг за шагом.
Дождевые капли не раздумывают, куда идти, не разрабатывают маршрут, а затем им следуют. В каждой точке пути капли движутся по направлению вниз.
Капли движутся в соответствии с местной, а не глобальной ситуацией, и их путь определяется шаг за шагом.
Прямая линия — это отпечаток сознания на мире или на восприятии
Фракталы не базируются на исключительно сложной математике, даже, несмотря на то, что формируют очень сложные модели. Многие фракталы можно описать очень простыми формулами, которые повторяются снова и снова в процессе, известном как итерация: берем формулу и подсчитываем число, используя эту формулу. Затем берем результат и снова подставляем его в эту формулу, получаем новый результат, который, в свою очередь, опять подставляется в формулу.
Результат и есть итерация — бесконечное повторение, которое приводит к моделям высокой сложности на основе очень простых правил. Секрет заключается в повторении.
Подобные повторения человек выполнять не станет. А компьютеры не возражают — и природа тоже с радостью их выполняет.
Доступ к компьютерам убедил ученых, что линейная математика может описать только определенные обстоятельства мира. Только крошечный его уголок.
Большая же часть мира должна быть описана через нелинейную математику — то есть формулы и формы, которые не являются правильными и гладкими, но отмечены тем фактом, что даже самое крошечное изменение может привести к огромной разнице, так как появление изломов и изгибов возможно в любом месте.
Феномен хаоса — это нелинейный эффект, как и фракталы. В 80-е годы появление компьютеров привело к нелинейной революции естественных наук, революции, которая по-настоящему открыла глаза на тот факт, что наша цивилизация полностью отличается от природы.
Когда в 1986 году два немецких ученых, изучавших фракталы — Хайнц-Отто Петиген и Петер Рихтер — писали вступительное слово к своей красивой и теперь известной во всем мире знаковой книге «Красота фракталов», они процитировали австрийского артиста.
«В 1953 году я осознал, что прямые линии ведут к падению человечества. Но прямые линии стали абсолютной тиранией. Прямая линия — это нечто, трусливо проведенное под линейку без мыслей и чувств; это линия, которая не существует в природе. Даже несмотря на то, что есть области, где эти линии быстро ведут к погибели, их курс по-прежнему прокладывается … Любой дизайн, в котором использована прямая линия, будет мертворожденным. Сегодня мы являемся свидетелями триумфа рационалистического ноу-хау и в то же время мы обнаруживаем, что столкнулись с пустотой. Эстетический вакуум, пустыня униформизма, преступная стерильность, утрата творческой силы. Даже креативность штампуется. Мы стали бессильными. Мы больше не способны создавать. И это и есть наша настоящая безграмотность».
Но что это за проблема — жить в цивилизации, которая базируется на прямой линии? Проблема заключается в том, что она содержит мало информации. Здесь почти нечего ощущать.
Очень сложно описать дорогу капли, движущейся вниз с горы. На ее пути встречаются всяческие обходные пути, которые потребуют детального объяснения.
Протяженность веревки, которая протянута между начальной точкой и точкой прибытия дождевой капли, в принципе описать гораздо легче. Достаточно просто определить две точки, к которым прикреплена веревка, и тот факт, что она натянута — вот вы и сказали все, что можно сказать об этой линии.
Прямая линия не требует большого количества информации для ее описания. А вот непрямая линия, которая сгибается и поворачивается, потребует очень много информации.
Очень легко описать современный бетонный многоквартирный высотный дом по сравнению со старым домом, при строительстве которого ремесленники выкладывали кирпичи один за одним, и тем более по сравнению со старой соломенной хижиной.
Результат и есть итерация — бесконечное повторение, которое приводит к моделям высокой сложности на основе очень простых правил. Секрет заключается в повторении.
Подобные повторения человек выполнять не станет. А компьютеры не возражают — и природа тоже с радостью их выполняет.
Доступ к компьютерам убедил ученых, что линейная математика может описать только определенные обстоятельства мира. Только крошечный его уголок.
Большая же часть мира должна быть описана через нелинейную математику — то есть формулы и формы, которые не являются правильными и гладкими, но отмечены тем фактом, что даже самое крошечное изменение может привести к огромной разнице, так как появление изломов и изгибов возможно в любом месте.
Феномен хаоса — это нелинейный эффект, как и фракталы. В 80-е годы появление компьютеров привело к нелинейной революции естественных наук, революции, которая по-настоящему открыла глаза на тот факт, что наша цивилизация полностью отличается от природы.
Когда в 1986 году два немецких ученых, изучавших фракталы — Хайнц-Отто Петиген и Петер Рихтер — писали вступительное слово к своей красивой и теперь известной во всем мире знаковой книге «Красота фракталов», они процитировали австрийского артиста.
«В 1953 году я осознал, что прямые линии ведут к падению человечества. Но прямые линии стали абсолютной тиранией. Прямая линия — это нечто, трусливо проведенное под линейку без мыслей и чувств; это линия, которая не существует в природе. Даже несмотря на то, что есть области, где эти линии быстро ведут к погибели, их курс по-прежнему прокладывается … Любой дизайн, в котором использована прямая линия, будет мертворожденным. Сегодня мы являемся свидетелями триумфа рационалистического ноу-хау и в то же время мы обнаруживаем, что столкнулись с пустотой. Эстетический вакуум, пустыня униформизма, преступная стерильность, утрата творческой силы. Даже креативность штампуется. Мы стали бессильными. Мы больше не способны создавать. И это и есть наша настоящая безграмотность».
Но что это за проблема — жить в цивилизации, которая базируется на прямой линии? Проблема заключается в том, что она содержит мало информации. Здесь почти нечего ощущать.
Очень сложно описать дорогу капли, движущейся вниз с горы. На ее пути встречаются всяческие обходные пути, которые потребуют детального объяснения.
Протяженность веревки, которая протянута между начальной точкой и точкой прибытия дождевой капли, в принципе описать гораздо легче. Достаточно просто определить две точки, к которым прикреплена веревка, и тот факт, что она натянута — вот вы и сказали все, что можно сказать об этой линии.
Прямая линия не требует большого количества информации для ее описания. А вот непрямая линия, которая сгибается и поворачивается, потребует очень много информации.
Очень легко описать современный бетонный многоквартирный высотный дом по сравнению со старым домом, при строительстве которого ремесленники выкладывали кирпичи один за одним, и тем более по сравнению со старой соломенной хижиной.
Цивилизация заключается в обретении предсказуемости, а предсказуемость — это противоположность информации, так как информация — это мера величины неожиданности, удивления, которое она за собой влечет.
Мы поправляем и убираем, чтобы избежать знания о том, каким на самом деле является мир. И это хорошо. Если мы хотим покататься на велосипеде, хорошо, когда дорога гладкая; если мы хотим поспать, хорошо, что мы можем спрятаться от дождя; если мы хотим избежать диареи, хорошо, что вода проходит очистку; если мы хотим танцевать, хорошо, что пол ровный; если мы хотим нормально жить, имеет смысл убирать.
Но всему должен быть предел. На линейную цивилизацию очень скучно смотреть. Ее города быстро становятся стерильными, пустыми декорациями, которые не дают глазу никакого восприятия, а уму — никакого облегчения.
Поэтому в выходные мы отправляемся в места, где еще сохранилась природа, и получаем удовольствие, рубя дрова и орудуя серпом. Нам нравится проводить день, просто обеспечивая себе пропитание и освежая тело.
Нам нравится, что нас вынуждают получать информацию о том, сколько в природе кусачих насекомых. Но в то же время мы не можем работать. В любом случае, не в современном смысле этого слова.
Печатные и наборные машины удаляют информацию из процесса написания: в написанных от руки неровных буквах содержится гораздо больше информации, раскрывающей состояние ума автора, чем в заранее заданных компьютерных символах.
Телефонный разговор содержит гораздо меньше информации, чем разговор лицом к лицу — но больше, чем письмо. Письмо, написанное от руки, содержит больше информации, чем-то же письмо, воспроизведенное на печатной машинке или компьютере.
Цивилизация удаляет из нашей жизни «информацию, выращенную в естественных условиях», оставляя место для другой информации: работа, частная жизнь, культура, телевидение, развлечение.
Нам нет необходимости постоянно использовать весь свой сенсорный аппарат для отслеживания дождя и змей — вместо этого мы можем поговорить друг с другом. Наше окружение больше не является для нас обузой, и теперь мы, безусловно, можем позволить себе переместить сознание на полсекунды назад от реальности, чтобы мы могли о ней поговорить.
Когда технология нам наскучит, в каком-то смысле это означает, что нам наскучило наше собственное восприятие мира. Технологию можно определить как воплощенную симуляцию.
Наше восприятие мира базируется на последовательности «ощущение- симуляция-восприятие», как это обсуждалось ранее. Мы формируем гипотезу о том, что мы ощущаем, мы симулируем окружение, которое наполняет нас сенсорной информацией. И только после этого мы воспринимаем эту симуляцию.
Мы не видим спектр электромагнитных волн — мы видим красную пожарную машину. Наш мозг ожидает того, что напоминает нечто уже воспринимавшееся нами ранее.
Эта симуляция в норме не является сознательной, но наука? Наука обобщает часть нашей симуляции мира, о которой мы можем друг с другом поговорить, так как можем однозначно ее выразить.
Когда нам известно, каким образом мы симулируем нечто, мы можем это реконструировать. Мы можем построить еще одно такое же, так как нам известны принципы, за ним стоящие.
Мы можем симулировать это в своем уме и превратить эту симуляцию в объект, принципы которого понимаем.
Мы поправляем и убираем, чтобы избежать знания о том, каким на самом деле является мир. И это хорошо. Если мы хотим покататься на велосипеде, хорошо, когда дорога гладкая; если мы хотим поспать, хорошо, что мы можем спрятаться от дождя; если мы хотим избежать диареи, хорошо, что вода проходит очистку; если мы хотим танцевать, хорошо, что пол ровный; если мы хотим нормально жить, имеет смысл убирать.
Но всему должен быть предел. На линейную цивилизацию очень скучно смотреть. Ее города быстро становятся стерильными, пустыми декорациями, которые не дают глазу никакого восприятия, а уму — никакого облегчения.
Поэтому в выходные мы отправляемся в места, где еще сохранилась природа, и получаем удовольствие, рубя дрова и орудуя серпом. Нам нравится проводить день, просто обеспечивая себе пропитание и освежая тело.
Нам нравится, что нас вынуждают получать информацию о том, сколько в природе кусачих насекомых. Но в то же время мы не можем работать. В любом случае, не в современном смысле этого слова.
Печатные и наборные машины удаляют информацию из процесса написания: в написанных от руки неровных буквах содержится гораздо больше информации, раскрывающей состояние ума автора, чем в заранее заданных компьютерных символах.
Телефонный разговор содержит гораздо меньше информации, чем разговор лицом к лицу — но больше, чем письмо. Письмо, написанное от руки, содержит больше информации, чем-то же письмо, воспроизведенное на печатной машинке или компьютере.
Цивилизация удаляет из нашей жизни «информацию, выращенную в естественных условиях», оставляя место для другой информации: работа, частная жизнь, культура, телевидение, развлечение.
Нам нет необходимости постоянно использовать весь свой сенсорный аппарат для отслеживания дождя и змей — вместо этого мы можем поговорить друг с другом. Наше окружение больше не является для нас обузой, и теперь мы, безусловно, можем позволить себе переместить сознание на полсекунды назад от реальности, чтобы мы могли о ней поговорить.
Когда технология нам наскучит, в каком-то смысле это означает, что нам наскучило наше собственное восприятие мира. Технологию можно определить как воплощенную симуляцию.
Наше восприятие мира базируется на последовательности «ощущение- симуляция-восприятие», как это обсуждалось ранее. Мы формируем гипотезу о том, что мы ощущаем, мы симулируем окружение, которое наполняет нас сенсорной информацией. И только после этого мы воспринимаем эту симуляцию.
Мы не видим спектр электромагнитных волн — мы видим красную пожарную машину. Наш мозг ожидает того, что напоминает нечто уже воспринимавшееся нами ранее.
Эта симуляция в норме не является сознательной, но наука? Наука обобщает часть нашей симуляции мира, о которой мы можем друг с другом поговорить, так как можем однозначно ее выразить.
Когда нам известно, каким образом мы симулируем нечто, мы можем это реконструировать. Мы можем построить еще одно такое же, так как нам известны принципы, за ним стоящие.
Мы можем симулировать это в своем уме и превратить эту симуляцию в объект, принципы которого понимаем.
Мы можем воплотить свою симуляцию
Мы знаем принципы полета, поэтому можем построить летающую машину. На самом деле на практике часто получается наоборот: мы начинаем строить летающую машину, но у нас не получается.
Тогда мы смотрим на птиц и на все, что мы знаем о воздухе, и через несколько столетий мы строим летающую машину.
Проблема, следовательно, заключается в том, что мы симулируем мир так, как будто он состоит из прямых линий и других правильных фигур. Все наши термины для описания мира являются линейными и правильными, поэтому все, что мы в состоянии построить — это линейное и правильное.
Это восприятие укоренено в самой нашей нервной системе: прямая линия встроена в функции наших нервных клеток.
Следовательно, мы строим линейный мир, когда воплощаем свое представление мира в форме технологии.
Тогда мы смотрим на птиц и на все, что мы знаем о воздухе, и через несколько столетий мы строим летающую машину.
Проблема, следовательно, заключается в том, что мы симулируем мир так, как будто он состоит из прямых линий и других правильных фигур. Все наши термины для описания мира являются линейными и правильными, поэтому все, что мы в состоянии построить — это линейное и правильное.
Это восприятие укоренено в самой нашей нервной системе: прямая линия встроена в функции наших нервных клеток.
Следовательно, мы строим линейный мир, когда воплощаем свое представление мира в форме технологии.
Наши концепции линейны, и зачастую настолько, что мы этого даже не осознаём
Расстояние — это хорошо определенный термин, но весьма абстрактный: оно включает линию взгляда или прямую линию между двумя точками территории.
Длина подразумевает такие явления природы, как побережье, река или поверхность земли, и становится определенной только в том случае, если мы можем установить шкалу измерения, зернистость — другими словами, наблюдателя.
Длина в реальности не существует — до тех пор, пока мы не установим, кто воспринимает эту реальность.
Один из парадоксов Зенона касается движения: если мы хотим переместиться из одного места в другое, сначала нам придется пройти половину расстояния, а перед этим — половину половины половины. Следовательно, нам придется пройти бесконечное число половин, прежде чем мы сможем достичь своего места назначения. И так как мы не сможем сделать это за конечный промежуток времени, мы никогда никуда не дойдем.
Другой парадокс — о стреле: если в любой промежуток времени стрела находится в определенном месте, то когда же она движется? А если она не находится в данном месте в данное время, то где же она находится в данное время? Она движется туда, где она есть, или туда, где ее нет?
Со времен Зенона философам и математикам не удается разрешить эти парадоксы, которые определенно происходят от идеи бесконечной делимости пространства и времени, которая технически известна как гипотеза континуума.
Как только мы оставляем идею континуума, проблема необходимости проходить половину половины половины, прежде чем мы вообще отправимся в путь, исчезает.
Парадоксы Зенона происходят из желания говорить о длине как о бесконечной делимой величине. Но как раз этим длина и не является.
Безусловно, длина побережья будет бесконечно большой, но как только мы скажем, что она имеет определенную длину, мы вводим крупность — размер ячейки для нашей сети, которая позволяет нам вообще говорить о длине.
Следовательно, в повседневной концепции длины скрыта предпосылка, что не существует такой вещи, как континуум, а есть бесконечность, представленная так, как будто у нее есть конечная длина.
Когда бесконечная величина описывается как конечная, это предполагает наличие наблюдателя, который устанавливает шкалу — минимальную мерку, за пределами которой мы отбрасываем все подробности.
То же касается и времени: Зенон указывает на то, что невозможно определить, движется ли что-то, когда движется. Так как если движется, то оно не здесь, а если не движется, то где же тогда движение?
Проблема напоминает ту, с которой мы сталкиваемся, когда делаем фотографию движущегося объекта: мы не можем сфотографировать движение.
Мы можем только сделать множество фотографий, а затем разместить весь набор этих замерших фрагментов в соответствии с последовательностью движения и быстро показать их один за другим, создав у зрителя иллюзию движения. Но само движение невозможно сфотографировать (только в виде смазанного изображения).
Имеется довольно точный предел картинок, которые нам нужно видеть, если мы хотим увидеть не набор индивидуальных изображений, а непрерывное движение — около 18 фрагментов в секунду.
То же касается и чувства слуха — требуется по меньшей мере 16 колебаний в секунду, если мы хотим слышать не набор пульсаций, а непрерывный звук.
Движение и звук — это «иллюзии», и они возникают, когда мы объединяем сенсорную информацию, которую не можем воспринимать по отдельности, так как получаем ее в пределах одного и того же субъективного кванта времени.
Концепция движения и концепция непрерывного звука, как и концепция длины, следовательно, предполагают определенную зернистость — определенную шкалу, наличие наблюдателя, который квантует восприятие.
Когда мы в повседневной речи разговариваем о длине, движении или непрерывном звуке, подразумевается, что имеется кто-то, воспринимающий длину, движение или звук. В противном случае эти концепции не имеют смысла.
Зенон указывает на то, что даже если территория является бесконечно делимой, карта никогда не может быть такой же, так как она создана сознанием, имеющим ограниченную пропускную способность.
Длина подразумевает такие явления природы, как побережье, река или поверхность земли, и становится определенной только в том случае, если мы можем установить шкалу измерения, зернистость — другими словами, наблюдателя.
Длина в реальности не существует — до тех пор, пока мы не установим, кто воспринимает эту реальность.
Один из парадоксов Зенона касается движения: если мы хотим переместиться из одного места в другое, сначала нам придется пройти половину расстояния, а перед этим — половину половины половины. Следовательно, нам придется пройти бесконечное число половин, прежде чем мы сможем достичь своего места назначения. И так как мы не сможем сделать это за конечный промежуток времени, мы никогда никуда не дойдем.
Другой парадокс — о стреле: если в любой промежуток времени стрела находится в определенном месте, то когда же она движется? А если она не находится в данном месте в данное время, то где же она находится в данное время? Она движется туда, где она есть, или туда, где ее нет?
Со времен Зенона философам и математикам не удается разрешить эти парадоксы, которые определенно происходят от идеи бесконечной делимости пространства и времени, которая технически известна как гипотеза континуума.
Как только мы оставляем идею континуума, проблема необходимости проходить половину половины половины, прежде чем мы вообще отправимся в путь, исчезает.
Парадоксы Зенона происходят из желания говорить о длине как о бесконечной делимой величине. Но как раз этим длина и не является.
Безусловно, длина побережья будет бесконечно большой, но как только мы скажем, что она имеет определенную длину, мы вводим крупность — размер ячейки для нашей сети, которая позволяет нам вообще говорить о длине.
Следовательно, в повседневной концепции длины скрыта предпосылка, что не существует такой вещи, как континуум, а есть бесконечность, представленная так, как будто у нее есть конечная длина.
Когда бесконечная величина описывается как конечная, это предполагает наличие наблюдателя, который устанавливает шкалу — минимальную мерку, за пределами которой мы отбрасываем все подробности.
То же касается и времени: Зенон указывает на то, что невозможно определить, движется ли что-то, когда движется. Так как если движется, то оно не здесь, а если не движется, то где же тогда движение?
Проблема напоминает ту, с которой мы сталкиваемся, когда делаем фотографию движущегося объекта: мы не можем сфотографировать движение.
Мы можем только сделать множество фотографий, а затем разместить весь набор этих замерших фрагментов в соответствии с последовательностью движения и быстро показать их один за другим, создав у зрителя иллюзию движения. Но само движение невозможно сфотографировать (только в виде смазанного изображения).
Имеется довольно точный предел картинок, которые нам нужно видеть, если мы хотим увидеть не набор индивидуальных изображений, а непрерывное движение — около 18 фрагментов в секунду.
То же касается и чувства слуха — требуется по меньшей мере 16 колебаний в секунду, если мы хотим слышать не набор пульсаций, а непрерывный звук.
Движение и звук — это «иллюзии», и они возникают, когда мы объединяем сенсорную информацию, которую не можем воспринимать по отдельности, так как получаем ее в пределах одного и того же субъективного кванта времени.
Концепция движения и концепция непрерывного звука, как и концепция длины, следовательно, предполагают определенную зернистость — определенную шкалу, наличие наблюдателя, который квантует восприятие.
Когда мы в повседневной речи разговариваем о длине, движении или непрерывном звуке, подразумевается, что имеется кто-то, воспринимающий длину, движение или звук. В противном случае эти концепции не имеют смысла.
Зенон указывает на то, что даже если территория является бесконечно делимой, карта никогда не может быть такой же, так как она создана сознанием, имеющим ограниченную пропускную способность.
Цивилизация воплощает нашу симуляцию мира: мы представляем себе, как построить дома, города и дороги — и строим их в соответствии с образами, наполненными прямыми линиями.
Следовательно, цивилизация представляет прямую линию, количество информации уменьшается и повседневные термины имеют только непосредственное значение. Там, где прежде была бесконечность, появляется конечность.
В то время как цивилизация почти всегда создает объекты с измерением в целых числах, природа почти всегда порождает объекты с нецелым числом измерений. Это почти то же самое, что сказать: в природе почти никогда не встречаются прямые линии, в то время как цивилизация не создает почти ничего, кроме прямых линий.
Идеал — это не линии с максимально возможным количеством информации, но это, конечно, и не линии с минимально возможным количеством информации, то есть прямые линии.
Самые интересные движения наполнены запутанностью, нетривиальностью: они лежат где-то между тотальным порядком и тотальным хаосом, тотальной линейностью и тотальной нелинейностью, тотальной цивилизацией и тотальным упадком.
… природа никогда не является полностью линейной, но она и не полностью беспорядочна. Природа, в том числе и неживая природа, наполнена порядком и запутанностью; информацией, но в ограниченных количествах, информацией, которая присутствует, но еще большим количеством информации, которая присутствовала ранее.
Поэтому
Следовательно, цивилизация представляет прямую линию, количество информации уменьшается и повседневные термины имеют только непосредственное значение. Там, где прежде была бесконечность, появляется конечность.
В то время как цивилизация почти всегда создает объекты с измерением в целых числах, природа почти всегда порождает объекты с нецелым числом измерений. Это почти то же самое, что сказать: в природе почти никогда не встречаются прямые линии, в то время как цивилизация не создает почти ничего, кроме прямых линий.
Идеал — это не линии с максимально возможным количеством информации, но это, конечно, и не линии с минимально возможным количеством информации, то есть прямые линии.
Самые интересные движения наполнены запутанностью, нетривиальностью: они лежат где-то между тотальным порядком и тотальным хаосом, тотальной линейностью и тотальной нелинейностью, тотальной цивилизацией и тотальным упадком.
… природа никогда не является полностью линейной, но она и не полностью беспорядочна. Природа, в том числе и неживая природа, наполнена порядком и запутанностью; информацией, но в ограниченных количествах, информацией, которая присутствует, но еще большим количеством информации, которая присутствовала ранее.
Поэтому
Наблюдение за природой даёт нам бесконечную радость
Ответ линейной цивилизации заключается не в том, чтобы запретить объекты с целым числом измерений, то есть линейные объекты.
Хорошо, когда стол плоский и креативность его создателя касается информации, которая содержится в его облике, а не шероховатости его поверхности.
Но городской житель, возможно, ощущает переизбыток объектов с целым числом измерений, а экосистемам сложнее выживать, когда слишком много дельт рек выпрямляются в системы каналов, так как в этом случае становится слишком сложно распределять загрязнение вдоль извилистого русла.
Соблюдение баланса между линейным и нелинейным — это один из главных вызовов цивилизации. В конечном итоге он тесно связан с проблемой нахождения баланса между сознательным и бессознательным.
В конце концов разница между сознательным и бессознательным заключается как раз в том, что сознательное содержит очень мало информации. Следовательно, оно может постичь только прямые линии, а с кривыми, которые содержат слишком мало информации, у него уже будут проблемы.
Хорошо, когда стол плоский и креативность его создателя касается информации, которая содержится в его облике, а не шероховатости его поверхности.
Но городской житель, возможно, ощущает переизбыток объектов с целым числом измерений, а экосистемам сложнее выживать, когда слишком много дельт рек выпрямляются в системы каналов, так как в этом случае становится слишком сложно распределять загрязнение вдоль извилистого русла.
Соблюдение баланса между линейным и нелинейным — это один из главных вызовов цивилизации. В конечном итоге он тесно связан с проблемой нахождения баланса между сознательным и бессознательным.
В конце концов разница между сознательным и бессознательным заключается как раз в том, что сознательное содержит очень мало информации. Следовательно, оно может постичь только прямые линии, а с кривыми, которые содержат слишком мало информации, у него уже будут проблемы.
Тенденция цивилизации к линейности иллюстрирует власть сознательного над бессознательным, власть проектирования над спонтанностью, власть сточной канавы над дождевой каплей
Прямая линия — это носитель планирования, воли и решения. Кривая линия — это носитель сенсорного восприятия, импровизации и отказа.
«я» линейно, а «Я» нелинейно. Социальная территория, территория общения также стремится к линейности. Частная территория, территория сенсорного восприятия более способна сохранять нелинейность.
Искусство ищет нелинейность — наука линейна. Компьютер разрушает эту разницу, так как он позволяет сознанию конвертировать большие количества информации с помощью машины.
«я» линейно, а «Я» нелинейно. Социальная территория, территория общения также стремится к линейности. Частная территория, территория сенсорного восприятия более способна сохранять нелинейность.
Искусство ищет нелинейность — наука линейна. Компьютер разрушает эту разницу, так как он позволяет сознанию конвертировать большие количества информации с помощью машины.
Критика, которую Карл Маркс высказывал в сторону капиталистического товарообомена, включала в себя как раз этот момент: отсеянная информация.
Вместо того, чтобы смотреть на потребительскую стоимость товара, то есть его реальное качество и способность материалов, из которых он выполнен, удовлетворять потребности — рынок концентрируется на меновой стоимости товара, то есть цене, которая, по мнению Маркса, является мерой работы, потраченной на этот товар.
Карл Маркс снова и снова указывал на то, что меновая стоимость — это абстракция, уход в сторону, результат отсеивания информации. Вся социальная область регулируется этой абстракцией, которая ничего не говорит об истинных потребностях и истинной потребительской стоимости, а говорит только об усеченном решении: хочу ли я этот товар по этой цене?
Его точка зрения, следовательно, заключалась в том, что люди сами себя обманывают, веря, что золото обладает магической силой — силой, которая на самом деле не имеет ничего общего с золотом, а заключается только в его меновой стоимости.
Вместо того, чтобы получать удовольствие от настоящего результата труда, который привел к появлению настоящего продукта, который, в свою очередь, удовлетворяет реальную потребность, люди погрузились в абстракцию — меновую стоимость, измеряемую через цену.
В честь этой абстракции люди идут на работу и производят вещи, о которых не знают, нужны ли они кому-нибудь — и производят их способом, об уместности которого они также не имеют никакого представления.
Маркс предполагал, что сознательное, социально регулируемое производство смогло бы гораздо успешнее соответствовать социальным нуждам и создавать гораздо большее удовлетворение от работы. Идея его заключалась в «социализированном человеке», взаимодействующем производителе, который рационально регулирует свои взаимоотношения с природой, удерживая ее под общим контролем, а не будучи управляемым некими слепыми силами природы.
Коллапс коммунизма продемонстрировал, что альтернативы рыночному механизму, когда дело касается получения обратной информации от общества к властям, контролирующим производство, не существует.
Только рынок обладает доказанной эффективностью и может определить, соответствует ли товар нуждам людей. Сознательное общение не может обеспечить эффективное поступление подобной информации.
И в этом состоит ирония, так как критика Маркса заключалась как раз в том, что слишком большое количество информации о потребностях отбрасывается, когда товарное производство регулируется рынком.
Вовсе не является случайным тот факт, что критика капиталистической экономики Карла Маркса коренится в предположении о слишком большом отсеивании информации. Вся работа Маркса базируется на философии Гегеля, которая затрагивает как раз отсеивание информации. Гегель подчеркивает важность диалектики в контрасте с классической логикой.
Диалектика — это метод логических рассуждений, который утверждает, что сущности определяются через конфликт противоположностей, и чтобы понять вещь, нужно думать о ее противоположности.
В то время как классическая аристотелевская логика базируется на противоположности белого и черного, диалектика подчеркивает, что знание всегда теряется, если размышлять в абстрактных концепциях. А когда создается концепция, непременно происходит отсеивание информации.
Одержимость социализма твердым политическим управлением общества показывает: прежде чем можно будет сформулировать альтернативу рыночному механизму, необходимо сформировать полностью новую концепцию политики.
Сегодня никакой альтернативы нет, но в будущем можно предположить, что люди поймут:
Вместо того, чтобы смотреть на потребительскую стоимость товара, то есть его реальное качество и способность материалов, из которых он выполнен, удовлетворять потребности — рынок концентрируется на меновой стоимости товара, то есть цене, которая, по мнению Маркса, является мерой работы, потраченной на этот товар.
Карл Маркс снова и снова указывал на то, что меновая стоимость — это абстракция, уход в сторону, результат отсеивания информации. Вся социальная область регулируется этой абстракцией, которая ничего не говорит об истинных потребностях и истинной потребительской стоимости, а говорит только об усеченном решении: хочу ли я этот товар по этой цене?
Его точка зрения, следовательно, заключалась в том, что люди сами себя обманывают, веря, что золото обладает магической силой — силой, которая на самом деле не имеет ничего общего с золотом, а заключается только в его меновой стоимости.
Вместо того, чтобы получать удовольствие от настоящего результата труда, который привел к появлению настоящего продукта, который, в свою очередь, удовлетворяет реальную потребность, люди погрузились в абстракцию — меновую стоимость, измеряемую через цену.
В честь этой абстракции люди идут на работу и производят вещи, о которых не знают, нужны ли они кому-нибудь — и производят их способом, об уместности которого они также не имеют никакого представления.
Маркс предполагал, что сознательное, социально регулируемое производство смогло бы гораздо успешнее соответствовать социальным нуждам и создавать гораздо большее удовлетворение от работы. Идея его заключалась в «социализированном человеке», взаимодействующем производителе, который рационально регулирует свои взаимоотношения с природой, удерживая ее под общим контролем, а не будучи управляемым некими слепыми силами природы.
Коллапс коммунизма продемонстрировал, что альтернативы рыночному механизму, когда дело касается получения обратной информации от общества к властям, контролирующим производство, не существует.
Только рынок обладает доказанной эффективностью и может определить, соответствует ли товар нуждам людей. Сознательное общение не может обеспечить эффективное поступление подобной информации.
И в этом состоит ирония, так как критика Маркса заключалась как раз в том, что слишком большое количество информации о потребностях отбрасывается, когда товарное производство регулируется рынком.
Вовсе не является случайным тот факт, что критика капиталистической экономики Карла Маркса коренится в предположении о слишком большом отсеивании информации. Вся работа Маркса базируется на философии Гегеля, которая затрагивает как раз отсеивание информации. Гегель подчеркивает важность диалектики в контрасте с классической логикой.
Диалектика — это метод логических рассуждений, который утверждает, что сущности определяются через конфликт противоположностей, и чтобы понять вещь, нужно думать о ее противоположности.
В то время как классическая аристотелевская логика базируется на противоположности белого и черного, диалектика подчеркивает, что знание всегда теряется, если размышлять в абстрактных концепциях. А когда создается концепция, непременно происходит отсеивание информации.
Одержимость социализма твердым политическим управлением общества показывает: прежде чем можно будет сформулировать альтернативу рыночному механизму, необходимо сформировать полностью новую концепцию политики.
Сегодня никакой альтернативы нет, но в будущем можно предположить, что люди поймут:
Очень несправедливо то, что индустриализм заставляет работать ради абстракций, а не ради специфических потребностей
Но, возможно, самая фундаментальная проблема состоит в том, что люди не понятны сами себе и следовательно, не в состоянии сформулировать свои потребности через низкую пропускную способность языка.
На подходе информационное общество, обещающее облегчить многие проблемы, которые навязал человеку капитализм: нездоровые производственные процессы, повторяющиеся травмы и разрушение окружающей среды.
Но информационное общество несет с собой другую опасность — недостаток информации.
Так же, как в линейном обществе содержится слишком мало информации, слишком мало ее содержится и в информационном обществе — обществе, где работает большинство людей.
Конечно, многие люди уже жалуются на то, что информационное общество — это слишком много информации. Но на самом деле верно противоположное: в то время как человек способен обрабатывать миллионы бит в секунду, мы обрабатываем только несколько бит информации с компьютерного монитора.
Рабочий процесс лишается чувственного материала, и сознание вынуждено мириться с питающими его только несколькими битами в секунду. Это подобно фастфуду: усваивать почти нечего, нет волокон и костей, которые бы отсеивались как в процессе, так и после него.
В то время как мастера прошлого обладали огромным невыраженным знанием материалов и процессов, сегодня им приходится иметь дело с сознательно созданными техническими решениями, которые предлагаются посредством компьютерного монитора.
Компьютер обладает огромной способностью обрабатывать информацию, которая позволила ученым изучить запутанность. Но у него есть также и способность предоставлять пользователю очень малое количество информации: посредством своего пользовательского интерфейса он позволяет использовать в основном только пропускную способность языка.
Информационное общество может показаться полным стресса потому, что оно содержит слишком мало, а не слишком много информации.
В информационном обществе людям приходится формировать колоссальные количества эксформации, чтобы выполнять свою работу: им приходится искать смысл в нескольких цифрах на компьютерном мониторе.
В рабочем процессе нет больше разнообразия элементов и сенсорного опыта, а остается только холодная и минимальная диета из информации, которую необходимо «одеть» в эксформацию, прежде чем ей будет придано какое-то значение.
Сенсорная бедность становится одной из главных проблем общества, провоцируя стремление к смыслу посреди потока информации. Человек переместился в область более низкой пропускной способности, и ему становится скучно.
В долгосрочной перспективе проблема заключается в том, что никому больше не приходится путешествовать по материальной территории: люди просто сидят, прокладывая пути на карте.
Линейная цивилизация угрожает заменить территорию картой, и только в свое свободное время человек сможет понять, что у него еще остается материальность, что «я» коренится в «Я», что его голова насажена на тело.
Сознание одолевает человека: прямая линия побеждает кривую, и количество информации в жизни становится слишком маленьким.
На подходе информационное общество, обещающее облегчить многие проблемы, которые навязал человеку капитализм: нездоровые производственные процессы, повторяющиеся травмы и разрушение окружающей среды.
Но информационное общество несет с собой другую опасность — недостаток информации.
Так же, как в линейном обществе содержится слишком мало информации, слишком мало ее содержится и в информационном обществе — обществе, где работает большинство людей.
Конечно, многие люди уже жалуются на то, что информационное общество — это слишком много информации. Но на самом деле верно противоположное: в то время как человек способен обрабатывать миллионы бит в секунду, мы обрабатываем только несколько бит информации с компьютерного монитора.
Рабочий процесс лишается чувственного материала, и сознание вынуждено мириться с питающими его только несколькими битами в секунду. Это подобно фастфуду: усваивать почти нечего, нет волокон и костей, которые бы отсеивались как в процессе, так и после него.
В то время как мастера прошлого обладали огромным невыраженным знанием материалов и процессов, сегодня им приходится иметь дело с сознательно созданными техническими решениями, которые предлагаются посредством компьютерного монитора.
Компьютер обладает огромной способностью обрабатывать информацию, которая позволила ученым изучить запутанность. Но у него есть также и способность предоставлять пользователю очень малое количество информации: посредством своего пользовательского интерфейса он позволяет использовать в основном только пропускную способность языка.
Информационное общество может показаться полным стресса потому, что оно содержит слишком мало, а не слишком много информации.
В информационном обществе людям приходится формировать колоссальные количества эксформации, чтобы выполнять свою работу: им приходится искать смысл в нескольких цифрах на компьютерном мониторе.
В рабочем процессе нет больше разнообразия элементов и сенсорного опыта, а остается только холодная и минимальная диета из информации, которую необходимо «одеть» в эксформацию, прежде чем ей будет придано какое-то значение.
Сенсорная бедность становится одной из главных проблем общества, провоцируя стремление к смыслу посреди потока информации. Человек переместился в область более низкой пропускной способности, и ему становится скучно.
В долгосрочной перспективе проблема заключается в том, что никому больше не приходится путешествовать по материальной территории: люди просто сидят, прокладывая пути на карте.
Линейная цивилизация угрожает заменить территорию картой, и только в свое свободное время человек сможет понять, что у него еще остается материальность, что «я» коренится в «Я», что его голова насажена на тело.
Сознание одолевает человека: прямая линия побеждает кривую, и количество информации в жизни становится слишком маленьким.
Симуляция мира заменяет сам мир
Вскоре политики столкнутся с тем, что люди начнут требовать пищу для ощущений. Они не будут больше требовать одежды, еды и домов. Мы хотим еще и биты! Будущие восстания будут проходить под лозунгами «Чувства имеют смысл!», «Почувствуйте мир!», «Здравый смысл принадлежит каждому!».
Появившиеся как ответ на скуку искусственной цивилизованной жизни, нам предлагаются новые технологии под флагом «виртуальной реальности».
Человек просто замещает восприятие 11 миллионов бит в секунду от созерцания прекрасного леса. Телевизор перед глазами, наушники на ушах, сенсорные перчатки на руках (а в долгосрочной перспективе — и на всем теле): мы в виртуальной реальности, получаем те биты, которых нам не хватает в реальной, искусственно созданной реальности.
Нам уже предлагают даже виртуальный секс — гарантированно безопасный в плане СПИДа.
Автор «Алисы в стране чудес» математик Люьис Кэролл предсказывал подобное развитие еще сто лет назад, когда он написал историю под названием «Сильвия и Бруно».
В какой-то момент рассказчик встречает человека по имени Майн Херр, с которым обменивается следующими фразами: «Майн Херр выглядел настолько глубоко изумленным, что я решил: лучше сменить тему.
— Какая полезная вещь эта карманная карта! — заметил я.
— А это еще одна вещь, которой мы научились у вашей нации, — сказал Майн Херр, — создание карт. Но мы пошли гораздо дальше, чем вы. Какой самый большой размер карты вы считаете действительно полезным?
— Около шести дюймов на милю.
— Всего шесть дюймов! — воскликнул Майн Херр. — Мы очень скоро дошли до шести ярдов на милю. Потом попробовали сотню ярдов на милю. А затем пришли к величайшей идее! Мы создали карту страны в масштабе миля к миле!
— И часто ли вы ею пользовались? — поинтересовался я.
— Ее еще никогда не разворачивали, — сказал Майн Херр, — фермеры против. Они сказали, что карта накроет всю страну и закроет солнечный свет! Поэтому мы пока пользуемся самой страной как ее собственной картой, и уверяю вас, это почти так же удобно!
Появившиеся как ответ на скуку искусственной цивилизованной жизни, нам предлагаются новые технологии под флагом «виртуальной реальности».
Человек просто замещает восприятие 11 миллионов бит в секунду от созерцания прекрасного леса. Телевизор перед глазами, наушники на ушах, сенсорные перчатки на руках (а в долгосрочной перспективе — и на всем теле): мы в виртуальной реальности, получаем те биты, которых нам не хватает в реальной, искусственно созданной реальности.
Нам уже предлагают даже виртуальный секс — гарантированно безопасный в плане СПИДа.
Автор «Алисы в стране чудес» математик Люьис Кэролл предсказывал подобное развитие еще сто лет назад, когда он написал историю под названием «Сильвия и Бруно».
В какой-то момент рассказчик встречает человека по имени Майн Херр, с которым обменивается следующими фразами: «Майн Херр выглядел настолько глубоко изумленным, что я решил: лучше сменить тему.
— Какая полезная вещь эта карманная карта! — заметил я.
— А это еще одна вещь, которой мы научились у вашей нации, — сказал Майн Херр, — создание карт. Но мы пошли гораздо дальше, чем вы. Какой самый большой размер карты вы считаете действительно полезным?
— Около шести дюймов на милю.
— Всего шесть дюймов! — воскликнул Майн Херр. — Мы очень скоро дошли до шести ярдов на милю. Потом попробовали сотню ярдов на милю. А затем пришли к величайшей идее! Мы создали карту страны в масштабе миля к миле!
— И часто ли вы ею пользовались? — поинтересовался я.
— Ее еще никогда не разворачивали, — сказал Майн Херр, — фермеры против. Они сказали, что карта накроет всю страну и закроет солнечный свет! Поэтому мы пока пользуемся самой страной как ее собственной картой, и уверяю вас, это почти так же удобно!
Глава 16. Возвышенное
История ядерного оружия — это пример того, что можно назвать «неожиданной политикой»: изменения происходят незаметно и по этому поводу не принимается никаких парламентских законов.
В начале 80-х годов все были озабочены проблемой ядерного оружия и практически все что-то делали по этому поводу. Большинству из нас казалось, что делается недостаточно, но почти все мы что-то делали: предупреждали детей, ходили на митинги, поддерживали движения, обсуждали это за обедом, читали об этом книги или разговаривали об этом в спортивном клубе.
Все делали что-то, что казалось совершенно несущественным, безотносительным и незначительным и, безусловно, не могло стать причиной, по которой эта проблема внезапно начала исчезать, поддаваясь нашим усилиям.
Но, возможно, это и было причиной. Возможно, дело было как раз в том, что невероятное количество людей начали одновременно интересоваться этим вопросом, и каждый по-своему пытался что-то сделать. И внезапно произошел огромный фазовый переход — и все вдруг увидели, что ядерное оружие — это весьма странная вещь, которая не имеет никакого военного смысла.
Неожиданная политика состоит в том, чтобы делать то, что кажется правильным, прямо на месте — и умения измениться, если потребуется. Это принятие того, что самая важная вещь, которую мы можем сделать — это что-то делать: действовать и меняться к лучшему настолько, насколько это возможно.
Это и признание того факта, что так как люди знают друг о друге гораздо больше, чем знает их сознание, и потому что люди делают друг для друга гораздо больше, чем знает их сознание, недостаточно просто прийти к соглашении по какому-то пункту и потом передать его через низкую пропускную способность языка.
Человеку нужно просто делать что-то, что он считает правильным до самых глубин своего организма. Так как результат будет гораздо больше, чем мы сами это осознаем.
Сознание не должно направлять наши действия в том смысле, что мы обязаны делать только то, что ощущаем сознательно и что по размышлению кажется нам самым подходящим. Мы должны делать то, что подсказывают нам наши самые глубокие чувства.
Мы должны всерьез принимать свою жизнь — а следовательно, и жизнь другого.
В начале 80-х годов все были озабочены проблемой ядерного оружия и практически все что-то делали по этому поводу. Большинству из нас казалось, что делается недостаточно, но почти все мы что-то делали: предупреждали детей, ходили на митинги, поддерживали движения, обсуждали это за обедом, читали об этом книги или разговаривали об этом в спортивном клубе.
Все делали что-то, что казалось совершенно несущественным, безотносительным и незначительным и, безусловно, не могло стать причиной, по которой эта проблема внезапно начала исчезать, поддаваясь нашим усилиям.
Но, возможно, это и было причиной. Возможно, дело было как раз в том, что невероятное количество людей начали одновременно интересоваться этим вопросом, и каждый по-своему пытался что-то сделать. И внезапно произошел огромный фазовый переход — и все вдруг увидели, что ядерное оружие — это весьма странная вещь, которая не имеет никакого военного смысла.
Неожиданная политика состоит в том, чтобы делать то, что кажется правильным, прямо на месте — и умения измениться, если потребуется. Это принятие того, что самая важная вещь, которую мы можем сделать — это что-то делать: действовать и меняться к лучшему настолько, насколько это возможно.
Это и признание того факта, что так как люди знают друг о друге гораздо больше, чем знает их сознание, и потому что люди делают друг для друга гораздо больше, чем знает их сознание, недостаточно просто прийти к соглашении по какому-то пункту и потом передать его через низкую пропускную способность языка.
Человеку нужно просто делать что-то, что он считает правильным до самых глубин своего организма. Так как результат будет гораздо больше, чем мы сами это осознаем.
Сознание не должно направлять наши действия в том смысле, что мы обязаны делать только то, что ощущаем сознательно и что по размышлению кажется нам самым подходящим. Мы должны делать то, что подсказывают нам наши самые глубокие чувства.
Мы должны всерьез принимать свою жизнь — а следовательно, и жизнь другого.
У нас должно быть мужество признать, что жизнь — это гораздо больше, чем нам известно
Как это сделал Нильс Бор, мы должны иметь мужество говорить наивные вещи, делать наивные вещи настойчиво и мирным путем в течение десятилетий, просто потому, что мы верим — мы правы, и чувствуем — это правильно, и осознаем, что это правильно.
А после этого мы можем верить, что сделали все от нас зависящее. В конце концов мы не можем сделать больше этого.
А после этого мы можем верить, что сделали все от нас зависящее. В конце концов мы не можем сделать больше этого.
Информация — это мера непредсказуемости, беспорядка, хаоса, удивления, неописуемости, непохожести. Порядок — это мера противоположного.
Сознание состоит из небольшого количества информации и рассматривает себя как порядок. Оно гордится тем, что отбрасывая информацию, оно может свести беспорядок и путаницу вокруг себя до простых и предсказуемых законов о происхождении явлений.
Цивилизация представляет собой социальную и технологическую организацию, которая избавляет наши жизни от информации. По мере прогресса цивилизации она дала возможность извлечь сознание из мира.
Она сделала возможным взгляд на мир, в котором признанная картина мира идентифицирована с миром, где карта идентифицируется с территорией, где «я» отрицает существование «Я», где вся непохожесть отрицается, за исключением ее в форме божественного принципа; где человек может прожить жизнь только тогда, когда он верит, что непохожесть — это тоже хорошо.
Но сознание также? Через сознательное изучение человека и его сознания стало ясно, что человек — это намного больше, нежели просто его сознание. Стало ясно, что люди воспринимают гораздо больше, чем знает сознание, что люди делают гораздо больше, чем знает их сознание.
Симуляция окружающего мира, которую мы воспринимаем и считаем самим миром, стала возможной только через систематические иллюзии и сокращения, которые являются результатом отсеивания большей части непредсказуемой непохожести, наполняющей внешний мир.
Сознательное «я» должно признать, что оно не может отвечать за внешний мир. Формальное и ясное описание, которое мы можем дать миру, никогда не сможет предсказать или даже описать этот мир в полной мере.
Богатство упрощенного формального описания, которое может удерживаться сознанием с такой низкой пропускной способностью, как у нашего, никогда не будет достаточным для описания богатство всего, что находится вне нас и от нас отличается.
Внутри нас, в личности, которая является носителем сознания, происходят когнитивные и ментальные процессы, которые намного богаче, чем может представить или описать сознание.
Наши тела наладили дружеские взаимоотношения с окружающим миром, который проходит прямо через нас, входя в рот и выходя с другого конца — но это скрыто от нашего сознания.
Тело — это часть могучей живой системы, которая полностью формирует и управляет планетой, заразившейся жизнью.
Сознательное «я» не может отвечать ни за Внешний, ни за Внутренний мир — и, следовательно, за связи между Внешним и Внутренним миром.
И мир внутри, и мир снаружи ближе к моему «Я», нежели к моему «я».
Сознание состоит из небольшого количества информации и рассматривает себя как порядок. Оно гордится тем, что отбрасывая информацию, оно может свести беспорядок и путаницу вокруг себя до простых и предсказуемых законов о происхождении явлений.
Цивилизация представляет собой социальную и технологическую организацию, которая избавляет наши жизни от информации. По мере прогресса цивилизации она дала возможность извлечь сознание из мира.
Она сделала возможным взгляд на мир, в котором признанная картина мира идентифицирована с миром, где карта идентифицируется с территорией, где «я» отрицает существование «Я», где вся непохожесть отрицается, за исключением ее в форме божественного принципа; где человек может прожить жизнь только тогда, когда он верит, что непохожесть — это тоже хорошо.
Но сознание также? Через сознательное изучение человека и его сознания стало ясно, что человек — это намного больше, нежели просто его сознание. Стало ясно, что люди воспринимают гораздо больше, чем знает сознание, что люди делают гораздо больше, чем знает их сознание.
Симуляция окружающего мира, которую мы воспринимаем и считаем самим миром, стала возможной только через систематические иллюзии и сокращения, которые являются результатом отсеивания большей части непредсказуемой непохожести, наполняющей внешний мир.
Сознательное «я» должно признать, что оно не может отвечать за внешний мир. Формальное и ясное описание, которое мы можем дать миру, никогда не сможет предсказать или даже описать этот мир в полной мере.
Богатство упрощенного формального описания, которое может удерживаться сознанием с такой низкой пропускной способностью, как у нашего, никогда не будет достаточным для описания богатство всего, что находится вне нас и от нас отличается.
Внутри нас, в личности, которая является носителем сознания, происходят когнитивные и ментальные процессы, которые намного богаче, чем может представить или описать сознание.
Наши тела наладили дружеские взаимоотношения с окружающим миром, который проходит прямо через нас, входя в рот и выходя с другого конца — но это скрыто от нашего сознания.
Тело — это часть могучей живой системы, которая полностью формирует и управляет планетой, заразившейся жизнью.
Сознательное «я» не может отвечать ни за Внешний, ни за Внутренний мир — и, следовательно, за связи между Внешним и Внутренним миром.
И мир внутри, и мир снаружи ближе к моему «Я», нежели к моему «я».
Мир снаружи и мир внутри гораздо больше соотносятся друг с другом, нежели с моим «я»
В 1930 году Курт Гедель описывал, как ограниченная формальная система никогда не сможет внезапно стать законченной и свободной от противоречий. Как конечное описание никогда не будет в состоянии описать бесконечный мир.
Сознание никогда не сможет описать мир, ни внутренний, ни внешний. И личность, которая находится внутри, и мир, который находится снаружи, богаче, чем знает сознание. Оба они обладают глубиной, которая может быть нанесена на карту и описана — но не понята до конца.
У них есть связи, о которых не может знать сознание. Вместе эти две глубины, внешняя и внутренняя, могут быть названы «Геделевской Глубиной», и мы могли бы сказать, что сознание парит в Геделевской Глубине: «я» парит в Геделевской Глубине.
Теорема Геделя базируется на современной версии парадокса лжеца, который был открыт в Древней Греции, когда совершился прорыв в сознании.
«Я лжец» — это самая простая версия; «Все критяне лжецы» — это античная версия, сформулированная Эпименидом Критским.
Современная версия. Если предположить, что утверждение «я лжец» истинно, то, поскольку оно гласит свою ложность, оно ложно, что является противоречием. Напротив, если предположить его ложность, то оно соответствует тому, что само гласит, а потому истинно, что также является противоречием.
Сознание дало человеку способность лгать — делать утверждения, которые не являются истинными, сохранять пропасть между тем, что было сказано, и тем, что при этом подразумевалось.
Содержание современной версии, теоремы Геделя, было сформулировано польским философом Альфредом Тарски как знание о том, что утверждение не может само доказать, является ли оно истинным или ложным.
Поэтому в утверждении «Я лжец» главным является не слово «лжец», хотя именно оно и дало название парадоксу. Главное здесь — слово «я» — рассказчик рассказывает о своем собственном рассказе.
Именно ссылка на самого себя является проблемой. Тело не может лгать. Его пропускная способность для этого слишком велика. Но «я» может.
На самом деле «я» больше ничего и не может. «я» ссылается на самого себя так, как будто оно является «Я». Но это не так. «я» притворяется, что оно «Я», устанавливая контроль над «Я». Но «я» — это всего лишь карта «Я». Карта может лгать. А территория — нет.
Сознание никогда не сможет описать мир, ни внутренний, ни внешний. И личность, которая находится внутри, и мир, который находится снаружи, богаче, чем знает сознание. Оба они обладают глубиной, которая может быть нанесена на карту и описана — но не понята до конца.
У них есть связи, о которых не может знать сознание. Вместе эти две глубины, внешняя и внутренняя, могут быть названы «Геделевской Глубиной», и мы могли бы сказать, что сознание парит в Геделевской Глубине: «я» парит в Геделевской Глубине.
Теорема Геделя базируется на современной версии парадокса лжеца, который был открыт в Древней Греции, когда совершился прорыв в сознании.
«Я лжец» — это самая простая версия; «Все критяне лжецы» — это античная версия, сформулированная Эпименидом Критским.
Современная версия. Если предположить, что утверждение «я лжец» истинно, то, поскольку оно гласит свою ложность, оно ложно, что является противоречием. Напротив, если предположить его ложность, то оно соответствует тому, что само гласит, а потому истинно, что также является противоречием.
Сознание дало человеку способность лгать — делать утверждения, которые не являются истинными, сохранять пропасть между тем, что было сказано, и тем, что при этом подразумевалось.
Содержание современной версии, теоремы Геделя, было сформулировано польским философом Альфредом Тарски как знание о том, что утверждение не может само доказать, является ли оно истинным или ложным.
Поэтому в утверждении «Я лжец» главным является не слово «лжец», хотя именно оно и дало название парадоксу. Главное здесь — слово «я» — рассказчик рассказывает о своем собственном рассказе.
Именно ссылка на самого себя является проблемой. Тело не может лгать. Его пропускная способность для этого слишком велика. Но «я» может.
На самом деле «я» больше ничего и не может. «я» ссылается на самого себя так, как будто оно является «Я». Но это не так. «я» притворяется, что оно «Я», устанавливая контроль над «Я». Но «я» — это всего лишь карта «Я». Карта может лгать. А территория — нет.
«Я лжец» — это не парадокс лжеца — это правда о сознании
Сознание — это удивительное создание, которое возникло в результате биологической эволюции на Земле. Вечное осознание, смелая интерпретация, дающая жизнь мера вещей.
Но сознательность заключается в том, чтобы сохранять спокойствие, понимая, что сознание не управляет миром, что понимание простых правил и принципов предсказуемости мира еще не наделяет его возможностью предугадывать, каким является мир.
Сознание еще довольно молодо, но оно изменило наш мир в течение тех нескольких тысяч лет, на протяжении которых оно доминировало в жизни человека. Оно принесло столько изменений, что теперь становится жертвой механизмов, которые его создали.
Сознание притворяется, что симуляция мира, которую оно воспринимает, является настоящим ощущением мира, что воспринимаемое нами сознательно и есть то, что мы ощущаем, а то, что мы ощущаем, и есть сам мир.
Сознание, которое не осознает, что оно — просто сознание, а не мир в том виде, в каком он есть, следовательно, становится опасным само для себя.
Человек может воспринять и осознать быстрые изменения в своем окружении. Сознательность развилась для того, чтобы мы получали информацию об определенных изменениях окружающего мира. Оно отслеживает быстрые изменения, сверкающие огни и известные опасности.
Но теперь цивилизация, которую создало сознание, создает совершенно новую форму изменений — медленные изменения, внутренние изменения, глобальные изменения — исчезновение видов и разрушение окружающей среды.
Экологический кризис подвергает человечество опасностям и бросает вызовы, к которым наше внимание не направляется автоматически.
Будучи одним из биологических видов, мы научились осознавать факторы нашей окружающей среды, которые более не представляют реальной опасности.
Но сознательность заключается в том, чтобы сохранять спокойствие, понимая, что сознание не управляет миром, что понимание простых правил и принципов предсказуемости мира еще не наделяет его возможностью предугадывать, каким является мир.
Сознание еще довольно молодо, но оно изменило наш мир в течение тех нескольких тысяч лет, на протяжении которых оно доминировало в жизни человека. Оно принесло столько изменений, что теперь становится жертвой механизмов, которые его создали.
Сознание притворяется, что симуляция мира, которую оно воспринимает, является настоящим ощущением мира, что воспринимаемое нами сознательно и есть то, что мы ощущаем, а то, что мы ощущаем, и есть сам мир.
Сознание, которое не осознает, что оно — просто сознание, а не мир в том виде, в каком он есть, следовательно, становится опасным само для себя.
Человек может воспринять и осознать быстрые изменения в своем окружении. Сознательность развилась для того, чтобы мы получали информацию об определенных изменениях окружающего мира. Оно отслеживает быстрые изменения, сверкающие огни и известные опасности.
Но теперь цивилизация, которую создало сознание, создает совершенно новую форму изменений — медленные изменения, внутренние изменения, глобальные изменения — исчезновение видов и разрушение окружающей среды.
Экологический кризис подвергает человечество опасностям и бросает вызовы, к которым наше внимание не направляется автоматически.
Будучи одним из биологических видов, мы научились осознавать факторы нашей окружающей среды, которые более не представляют реальной опасности.
Единственная постоянная вещь в жизни — это её изменение
Существует одна ценность, которую ищет и накапливает почти каждый, ценность, которая касается высшего и самого замечательного аспекта человеческого бытия.
Слово, которое мы используем для описания действий и мыслей, ландшафтов и сцен, восприятия и отношений, стараний и достижений, когда они оказываются самыми упоительными — возвышенное.
Когда танцор балета, певец или музыкант привлекают к себе наше внимание и заставляют нас трепетать в их присутствии; когда внезапная фраза оттачивает недели споров до простой идеи, которая внезапно охватывает все аспекты ситуации; когда кусочек дерева, обработанный до состояния несравненной красоты, свидетельствует о полной преданности мастера своему делу; когда встреча с друзьями наполнена открытостью и ощущением единства — мы говорим о возвышенном.
Мир обладает скучным налетом интеллектуального снобизма и сложности — но тем не менее он соответствует выражению «от великого до смешного всего один шаг».
В возвышенном представлении артист выдает гораздо больше информации, чем может воспринять сознание. Великий артист позволяет себе выдавать намного больше, чем может контролировать сознательно.
В возвышенном представлении «Я» получает разрешение от «я»: подобное доверие показывает, что искусство обретает жизнь.
То же самое относится и к великим достижениям в спорте, и к великим мыслительным процессам, и к великим произведениям ремесла — обрабатывается огромное количество информации и восприятия, намного больше, чем может контролировать сознание.
Возвышенное включает в себя ситуации и подвиги, где сознание доверяет человеку, позволяя жизни протекать свободно.
На самом деле между сознанием и возвышенным нет конфликта, так как сознание является дорогой к возвышенному; дисциплина — это путь к импровизации; стабильность — это путь к сюрпризу; сплоченность — это путь к открытости.
Но сознание является только слугой возвышенного: методом, благодаря которому мы можем достичь этого ощущения осведомленности, уверенности и близости, которые означают, что мы осмеливаемся давать. Осознанность — это не цель сама по себе: она значит — быть здесь и сейчас.
Восприятие может быть более чем подпороговым — оно также может быть возвышенным. Возвышенное восприятие — это когда мы используем весь свой аппарат для восприятия и осмеливаемся оценивать мир таким, какой он есть: хаотический и противоречивый, вызывающий страх и угрожающий, болезненный и радостный.
Возвышенное как ценность — это признание ценности сознания, когда оно находится в равновесии с подсознательным взаимодействием с миром, вмещающим в себя намного больше информации, непохожести, сюрпризов, грязи, пауков и унижений, чем когда-либо сможет вместить сознание.
Этим подчеркивается факт, что мы никогда не сможем догадаться, каким является мир, даже если будем знать его законы; что мы никогда не сможем найти слова или создать правила для всего, что мы делаем; что большинство навыков обязательно должны оставаться невысказанными и демонстрироваться только как умения, к примеру, катание на велосипеде или умение выращивать растения.
Докторская работа Серена Кьеркегора была озаглавлена «О понятии иронии, с постоянным обращением к Сократу». В заключительном выводе о мощи сознания в Древней Греции этот величайший философ в истории продолжал признавать мудрость необученного человека.
Путем своего метода задавания вопросов Сократ мог добиться того, чтобы крестьянский раб вывел теорему Пифагора (о прямом треугольнике), даже несмотря на то, что человек был невежественным в геометрии. Мораль заключалась в том, что мы уже все знаем — но не всегда можем облечь это в слова.
Кьеркегор пишет: «Целью Сократа было не сделать абстрактное конкретным, но через непосредственное восприятие конкретного позволить появиться абстрактному».
Слово, которое мы используем для описания действий и мыслей, ландшафтов и сцен, восприятия и отношений, стараний и достижений, когда они оказываются самыми упоительными — возвышенное.
Когда танцор балета, певец или музыкант привлекают к себе наше внимание и заставляют нас трепетать в их присутствии; когда внезапная фраза оттачивает недели споров до простой идеи, которая внезапно охватывает все аспекты ситуации; когда кусочек дерева, обработанный до состояния несравненной красоты, свидетельствует о полной преданности мастера своему делу; когда встреча с друзьями наполнена открытостью и ощущением единства — мы говорим о возвышенном.
Мир обладает скучным налетом интеллектуального снобизма и сложности — но тем не менее он соответствует выражению «от великого до смешного всего один шаг».
В возвышенном представлении артист выдает гораздо больше информации, чем может воспринять сознание. Великий артист позволяет себе выдавать намного больше, чем может контролировать сознательно.
В возвышенном представлении «Я» получает разрешение от «я»: подобное доверие показывает, что искусство обретает жизнь.
То же самое относится и к великим достижениям в спорте, и к великим мыслительным процессам, и к великим произведениям ремесла — обрабатывается огромное количество информации и восприятия, намного больше, чем может контролировать сознание.
Возвышенное включает в себя ситуации и подвиги, где сознание доверяет человеку, позволяя жизни протекать свободно.
На самом деле между сознанием и возвышенным нет конфликта, так как сознание является дорогой к возвышенному; дисциплина — это путь к импровизации; стабильность — это путь к сюрпризу; сплоченность — это путь к открытости.
Но сознание является только слугой возвышенного: методом, благодаря которому мы можем достичь этого ощущения осведомленности, уверенности и близости, которые означают, что мы осмеливаемся давать. Осознанность — это не цель сама по себе: она значит — быть здесь и сейчас.
Восприятие может быть более чем подпороговым — оно также может быть возвышенным. Возвышенное восприятие — это когда мы используем весь свой аппарат для восприятия и осмеливаемся оценивать мир таким, какой он есть: хаотический и противоречивый, вызывающий страх и угрожающий, болезненный и радостный.
Возвышенное как ценность — это признание ценности сознания, когда оно находится в равновесии с подсознательным взаимодействием с миром, вмещающим в себя намного больше информации, непохожести, сюрпризов, грязи, пауков и унижений, чем когда-либо сможет вместить сознание.
Этим подчеркивается факт, что мы никогда не сможем догадаться, каким является мир, даже если будем знать его законы; что мы никогда не сможем найти слова или создать правила для всего, что мы делаем; что большинство навыков обязательно должны оставаться невысказанными и демонстрироваться только как умения, к примеру, катание на велосипеде или умение выращивать растения.
Докторская работа Серена Кьеркегора была озаглавлена «О понятии иронии, с постоянным обращением к Сократу». В заключительном выводе о мощи сознания в Древней Греции этот величайший философ в истории продолжал признавать мудрость необученного человека.
Путем своего метода задавания вопросов Сократ мог добиться того, чтобы крестьянский раб вывел теорему Пифагора (о прямом треугольнике), даже несмотря на то, что человек был невежественным в геометрии. Мораль заключалась в том, что мы уже все знаем — но не всегда можем облечь это в слова.
Кьеркегор пишет: «Целью Сократа было не сделать абстрактное конкретным, но через непосредственное восприятие конкретного позволить появиться абстрактному».
Мы можем выводить знания из мира — но не можем вывести мир из знания
Культура и цивилизация сознания знали величайшие триумфы — но и создали огромные проблемы. Чем больше власти сознание обретает над бытием, тем более серьезной становится проблема его информационной бедности.
Цивилизация приводит к тому, что людям не хватает непохожести и противоречий, что ведет к тому же виду безумства, которое мы обнаруживаем у диктаторов, окруженных «да-людьми».
Важно, чтобы мы осмелились порадоваться тому, что мы не обладаем полным контролем и не находимся в сознании все время; можем наслаждаться живостью бессознательного и сочетать его с дисциплиной и надежностью сознания.
Цивилизация приводит к тому, что людям не хватает непохожести и противоречий, что ведет к тому же виду безумства, которое мы обнаруживаем у диктаторов, окруженных «да-людьми».
Важно, чтобы мы осмелились порадоваться тому, что мы не обладаем полным контролем и не находимся в сознании все время; можем наслаждаться живостью бессознательного и сочетать его с дисциплиной и надежностью сознания.
Жизнь гораздо веселее, когда вы её не осознаете
В сознании не содержится большого количества информации, так как информация — это непохожесть и непредсказуемость. Сознание обретет равновесие, признав, что людям нужно больше информации, чем им может предоставить сознание.
В то же время человеку нужна и информация, которую содержит сознание, точно так же, как нам нужна карта, чтобы найти дорогу на местности. Но на самом деле
В то же время человеку нужна и информация, которую содержит сознание, точно так же, как нам нужна карта, чтобы найти дорогу на местности. Но на самом деле
Важно не знание карты, а знание территории
Мир намного богаче, чем знания о нем, которые мы можем получить, глядя на его карту.
Мы сами намного богаче, чем думаем, глядя на карту себя.
Радость, физическое удовольствие и любовь, священное и возвышенное, находятся не так далеко, как думает сознание.
Человеческое сознание, свободно парящее в Геделевой Глубине — это не такая большая проблема, как оно думает в своей боязни непохожести: всего полсекунды назад «я» было «Я».
Мы сами намного богаче, чем думаем, глядя на карту себя.
Радость, физическое удовольствие и любовь, священное и возвышенное, находятся не так далеко, как думает сознание.
Человеческое сознание, свободно парящее в Геделевой Глубине — это не такая большая проблема, как оно думает в своей боязни непохожести: всего полсекунды назад «я» было «Я».
Рай находится всего в половине секунды от нас — в другом направлении
Лео Рагин 2024
Авторы
Практика
Информация